Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Часы пробили двенадцать, потом час, а отец не возвращался. Мы пошли его искать. Перед реальным училищем стояли солдаты, сбившиеся в небольшие кучки, и о чем-то взволнованно разговаривали со штатскими. На фуражках у солдат виднелись черные ленты, а на рукавах — черные траурные повязки. Мы узнали одного знакомого отца и спросили, не видел ли он его. Солдат махнул рукой:

— Он там, в трактире, что за углом.

В трактире было полно военных. Глаза щипало от едкого табачного дыма, из-за шума нельзя было расслышать ни одного слова. Некоторые солдаты сидели за столами обнявшись и пели:

Отец сидел за столом, подперев голову руками и уставившись в пространство. Солдаты что-то говорили ему, но он не обращал на них никакого внимания. Он словно был где-то совсем в другом месте. Заметив нас, он вскрикнул: «Это мои дети!» — и стал протискиваться к нам. Отец гладил нас по голове, спрашивал о матушке. Солдаты протянули нам стаканы, чтобы мы выпили за здоровье отца. Он тоже выпил. Его глаза заблестели. Поставив стакан на стол, он заторопился:

— Скорее пойдемте домой!

Солдаты уже порядком захмелели. Фальшивыми голосами они тянули песни. У некоторых на глазах были слезы. Кто-то схватил стакан и разбил его об пол.

Назначенное для сбора и отъезда время давно истекло. Только немногие появились в срок. Да и они, заглядывая во двор и видя, что там по-прежнему царит беспорядок и остальные солдаты то приходят, то снова уходят, командира и след простыл, а унтер-офицеры не знают, что делать, тоже потихоньку исчезали. Толпы уже не было. Жандармы и военный патруль вернули часть солдат, тех, кого им силой удалось заставить покинуть трактир, где те прочно обосновались. И у этих солдат на рукавах и фуражках были траурные ленты. Жандармы все время подгоняли их, и становилось очевидно, что таким способом они никогда не соберут батальон. Отцу тоже было безразлично, уйдет батальон без него или нет. Он только попросил мать сварить крепкий кофе и все время насмешливо твердил:

— Да, с такими солдатами, как мы, Австрия, конечно, выиграет войну. Только об этом мы и мечтаем.

Разбежавшихся солдат удалось наконец собрать. Уже совсем поздно к нам пришел какой-то новобранец и сказал отцу, что пора идти, батальон, мол, строится.

— Хорошо, хорошо, — согласился отец, но еще долго медлил, оттягивая расставанье. Потом мы все вышли из дому — проводы были похожи скорее на похороны.

Во дворе училища, видно, кое-как навели порядок. Солдаты разыскивали свои подразделения, высматривали товарищей, все ли собрались. И когда полк вот-вот должен был двинуться, они вдруг снова зашумели и заволновались. Что-то опять случилось и взбудоражило их. Казалось, полк так никогда и не отправится.

— Что происходит?

— Кого-то заперли в подвале, — передавалось из уст в уста.

— Там, напротив, в гостинице.

— А кого?

— Вроде бы каких-то солдат, из тех, кто начал сегодняшние беспорядки.

Все хотели знать, кого именно арестовали. Солдаты обступили фельдфебелей, но те не хотели говорить, так как им пригрозили, что в случае чего они за все будут в ответе.

— Не ваша забота, — отмахивались они.

— Как это не наша? Это же наши товарищи.

Уже давно пробило четыре часа, начальство, должно быть, все звонит по телефону — как быть… Наконец после долгих проволочек, переговоров и угроз солдаты одерживают верх. Батальон выстраивается, звучат команды, бряцают винтовки, и вся эта масса людей начинает двигаться по направлению к вокзалу, где их ждет состав из товарных вагонов, в которых в обычное время перевозят скот.

В исторических романах зачастую красочно описывается, с каким воодушевлением солдаты бросаются в бой и под грохот барабанов и пронзительные звуки трубы плечом к плечу идут умирать на поле славы, проливать кровь за своего государя, который ничем не отличается от других государей и властителей, тоже имеющих свои войска, которые жаждут отдать за них свою жизнь. Война, тысячи трупов, стенания десятков тысяч раненых — в этом всегда есть нечто будоражащее воображение… Но обычно к войне стремятся люди, не испытавшие ее ужасов: монархи и дипломаты, высшие чины из генеральных штабов и те, кто наживается на человеческих страданиях. Промышленники, поставщики, перекупщики, спекулянты, разных мастей воры. А тяготы войны приходятся на долю простого народа. Война ввергает людей в нищету, губит, оставляет общество без мужей, отцов и сыновей — им уготованы бесчисленные ямы братских могил и деревянные кресты, а многим не дано и этого; оставшиеся в живых возвращаются безногими, безрукими, слепыми и с навсегда искалеченными душами.

То, что мне довелось увидеть во время отъезда отца, не имело ничего общего с цветистым и помпезным изображением военного энтузиазма, о котором я читал в книгах, где часто описывалось, как под грохот орудийных залпов и свист пуль падали солдаты, счастливые тем, что могут отдать свои жизни.

Мы двигались по направлению к вокзалу. Был чудесный летний день, храмовый праздник. В небе летали вороны, и батальон старых ополченцев совсем не походил на боевое формирование, отправлявшееся на фронт и готовое принять участие в сражениях. Мы видели беспорядочное скопище солдат, вперемешку с женами и детьми и, быть может, всем населением города, пришедшим их проводить. Длинная, зловещая, змеевидная толпа из хмурых и молчаливых людей двигалась тяжело и медленно.

Солдат уже распределили по вагонам, но поезд еще долго не отправлялся. И ожидание новой болью отдавалось в сердцах людей. Потом раздался свисток, а вслед за ним резкий гудок паровоза. Мы стояли на путях — мать и семеро детей, а с нами много другого народу. Все махали руками и, глотая слезы, смотрели, как поезд медленно набирает скорость, проезжает мимо складов с углем, минует шлагбаум, пруды, заворачивает и, продолжая свистеть, совсем исчезает из виду.

Когда началась война с Италией, в Писеке появились первые беженцы. Это были высокие черноволосые итальянцы из Гориции и Истрии. Когда они останавливались на улицах, смуглолицые, как цыгане, и разговаривали между собой, оживленно жестикулируя, казалось, они ругаются и вот-вот вцепятся друг другу в волосы. Для нас был непривычным их южный темперамент. Итальянские дети возбуждали в нас любопытство. Очень общительные, они быстро подружились с нами. Во время игр мы учились считать — uno, due, tre [7] Один, два, три (итал.) . .

Начали приходить первые эшелоны раненых. Больниц не хватало, и их размещали в школах, наскоро оборудованных под лазареты. С вокзала раненых возили в открытых санитарных повозках. Они были перебинтованы, у некоторых сквозь грязные повязки сочилась кровь.