Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

В «Творбе» с делами управлялся один редактор, и, кроме самых непосредственных, у него был еще добрый десяток косвенных обязанностей. Но в статьях недостатка никогда не было. Для «Творбы» писали сотрудники газеты «Руде право». Фучик создал такой широкий круг авторов, что мне всегда было из чего выбирать. В «Творбу» все писали охотно, да и фотографы, художники, карикатуристы считали за честь поместить свои вещи в «Творбе», которая от первой до последней страницы была детищем Фучика. Если бы в пору его редакторства вы заглянули в ручную наборную «Творбы», то застали бы Фучика со шпагатом в руках — он перекладывал металлические полосы набора, склонялся над кассами в поисках подходящих шрифтов для заголовков или же переносил связанные строчки набора, чего никто другой из сотрудников редакции не смог бы сделать так ловко. Случалось, кто-нибудь из нас все же брал строчки в руки, и они непременно рассыпались. Наборщики и метранпажи любили работать с Фучиком, он все делал словно играючи. А мы еще только сдавали экзамен по техническому редактированию.

Первая и последняя полосы «Творбы» делались под конец. Материалы на последнюю полосу, «Сообщения с мест», мы вырезали из чужих газет. Передовица тоже писалась под занавес, в заключительный момент. Этот порядок завел Фучик, и мы приняли его, так как в передовице были всегда самые свежие сообщения. Печаталась «Творба» по средам. Во вторник на столе лежало пятнадцать готовых сверстанных полос; ждали только завершающих абзацев передовицы. Метранпаж Карел Штафл, Карлуша, нервно поглядывал на часы, а мастер Гоушка допивал третью кружку пива. Он метался между машинами и кричал на всю наборную:

— Проклятые бездельники! Долго мы будем канителиться?! Чтоб они провалились, чертовы редакторы! Как будто передовицу нельзя написать в воскресенье!

«Творбе» давно пора быть у цензора.

— Неужели нельзя обойтись без этой нервотрепки? Будем мы когда-нибудь работать спокойно?

«Будем ли мы работать спокойно» — эта фраза помогала создавать иллюзию, будто кто-то лично виноват в типографской гонке, и, не будь этого злосчастного бездельника, все шло бы как по маслу, и работа в типографии была бы райской благодатью. Но никто не представлял себе этой райской благодати конкретно, а также как работать в условиях этой благодати. Делать газету — уже само по себе спешка и волнение, большое нервное напряжение. Лихорадочную атмосферу в типографии, естественно, создавали редакторы, лихорадочное напряжение передавалось наборщикам, метранпажам, печатникам, корректорам и прочим работникам типографии, не считая нетерпеливых разносчиков. Разносчики беспокойно шумели во дворе, дожидаясь, пока ротация выплюнет первые оттиски, а затем завалит экспедицию. Напряжение, царившее в типографии, раскручивало маховик сосредоточенной работы всего коллектива, членами которого были как редактор, так и остальные сотрудники. Все делалось в последнюю минуту. Типографы это учитывали. У них был свой маленький резерв времени, но они скрывали его от нас, чтобы мы не покусились на него. Когда появлялся долгожданный конец передовицы, мастер брал ножницы, разрезал рукопись на куски, разбрасывал их наборщикам, и дело мигом было готово. Отлитые строчки набора складывали, верстали, на ходу корректировали — обычно это делал сам автор, — и вскоре типография отправляла оттиски в цензуру.

«Творбу» я делал по совместительству, основной была моя работа в газете «Руде право».

Однажды в начале 1935 года, когда я явился на редакционный совет, в комнате стоял незнакомый высокий стройный мужчина. У него было худое лицо и умный, задумчивый взгляд. Он внимательно рассматривал каждого из нас, по мере того как мы входили.

Я вопросительно обернулся к Франтишеку Немецу {182} 182 Немец Франтишек (1902—1963) — чешский поэт и прозаик; сотрудничал в коммунистической печати, писал для рабочего самодеятельного театра. , он наклонился ко мне и шепнул:

— Шверма! Новый главный редактор!

Выждав, Шверма спросил:

— Все собрались, товарищи? — обвел взглядом присутствующих и улыбнулся: — Кое-кого я уже знаю. — И Урксу: — Можем начинать!

Шверма сообщил, что ему доверили руководство газетой «Руде право», и выразил надежду, что мы сработаемся. Эдо Уркс будет его заместителем. Он предложил тут же взяться за дело и договориться, как должна выглядеть газета.

Нам понравилось, что он просто и по-деловому повел себя с первого дня в редакции. В тот день он только выслушивал нас, а мы один за другим докладывали, какие материалы даем в газету и что сколько займет места. Эдо Уркс набрасывал макет, вставляя свои замечания, затем Шверма заключил:

— На этом закончим. Идите, товарищи, работайте. В понедельник соберемся и обсудим план работы на следующую неделю. Возможно, у меня к тому времени появится что-нибудь злободневное. Раз в неделю я хотел бы информировать вас о работе секретариата, а в основном о наиболее важных международных и внутренних событиях.

Эти редсоветы мы устраивали в «Аксе» и в «Опере», и Шверма делал на них сообщения о происходящем в стране и за рубежом, разбирая факты с точки зрения политики партии, а потом выступали мы, оценивали ситуацию и предлагали, о чем следует написать в газете.

Ян Шверма, уроженец Мнихова Градиште, происходил из состоятельной семьи, отец его был адвокатом, бургомистром. Отца Ян потерял в десять лет. Мать отдала его в среднюю школу, затем он изучал юриспруденцию в Праге. Вдумчивый студент рано начал проявлять интерес к общественной жизни и вскоре показал себя способным оратором и хорошим организатором студенческого движения. Вдохновленный идеями Великой Октябрьской революции, он стал марксистом, вступил в Союз коммунистической молодежи и вскоре стал одним из его руководителей. В 1925 году он работал в газете «Руде право» и был избран членом областного комитета партии. Через год его направили в Москву в Ленинскую школу.

Нелегко писать о человеке, с которым проработал бок о бок столько лет. Все равно как если б художник захотел сделать портрет углем: контуры отражают лишь внешнее сходство, видимо, следовало выбрать иную технику — сделать гравюру на дереве или взять масло, чтобы портрет вернее и полнее выражал характер. Люди, о которых я пишу, как правило, прожили содержательную жизнь, драматичную и волнующую, как роман. Воспоминания выхватывают из нее лишь частности. Фиксируя основное, определяющее, они остаются неполными: чего-то не хватает, многое унесло время, а многое словами и не описать — голос, улыбку, неброский и в то же время характерный жест, мимолетную радость и тень печали, промелькнувшие на озабоченном лице.

Ян Шверма был последним главным редактором «Руде право» перед второй мировой войной, в годы, связанные с мюнхенскими событиями. Ему шел сороковой год. Шверма был пламенный оратор; горя искренним негодованием, он умел увлечь слушателей и привести веские аргументы. В тяжкие минуты, когда над республикой сгущались тучи гитлеровых угроз, он выступал на сотнях митингов. Шверма предсказывал предательство людей, заигрывавших с фашизмом, предупреждал о вероломстве английских лордов. У него было полно дел в редакции, в парламенте, партийные обязанности — от всего этого голова могла пойти кругом. Большинство передовиц для газеты он диктовал прямо на машинку. Его напряженная политическая деятельность заслоняла нередко тот факт, что Шверма к тому же историк-марксист, теоретик. Ясная голова и отважное сердце — вот основное впечатление, складывавшееся при общении с ним. Своей рассудительностью, скромностью и сердечностью он скоро завоевал уважение и любовь всей редакции. Он вырос на практической политической работе, в огне классовых схваток. Его выдающиеся способности сулили ему большое будущее. Увы, судьба его сложилась трагично.