Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Каким неподражаемым жестом взвешивал он в руке кий, выбирая наиболее удобный, а затем с удовольствием натирал кончик мелом! Сколько изящества было в его движениях, в том, как он ходил вокруг стола! Он никогда не позволял себе распускаться — ни словом, ни жестом не проявляя своего настроения, улыбка не сходила с его лица, даже если фортуна благоприятствовала не ему, а партнеру.

Он любил умышленно переиначивать поговорки и пословицы и, повторяя их, таким образом реагировал на изменившуюся ситуацию. Когда партнер теснил его, он приговаривал: «Кто копает другому яму, с того семь потов сойдет», «И первая ласточка ходит без сапог».

Отбыв дружескую повинность у бильярдного стола, он возвращался к нам, и уж тут такие начинались разговоры, что любой филер с Бартоломейской улицы {171} 171 На Бартоломейской улице в Праге находилось городское полицейское управление. отдал бы многое, лишь бы услышать нас, узнать, что мы прячем в карманы, прощаясь с паном доктором Марешем, что уносим в нашу типографию из кафе «Рокса», а затем набираем и верстаем, да и вообще, что это такое за материал…

В один прекрасный день Мареш не явился в кафе, наши встречи с ним, увы, прекратились.

Это происходило в пору, когда паном доктором Марешем полиция заинтересовалась особенно пристально, на Панкраце для него был приготовлен одноместный номер с зарешеченным окошком под потолком. Появилась опасность, что в франтоватом завсегдатае кафе, похожем на брачного афериста, полиция узнает нашего Юлиуса Фучика с его непослушными вихрами.

Был издан приказ о его аресте за то, что он не отбыл предыдущих наказаний, хотя прошли все отсрочки. Агенты полиции выслеживали его, упорно околачиваясь возле ворот редакции газеты «Руде право» на Краловском проспекте в Карлине. Фучику не оставалось ничего другого, как скрыться.

Доктора Мареша он сыграл бесподобно, впервые попробовав себя в роли подпольщика. Этот опыт пригодился ему позже, во время оккупации, когда он успешно изображал «учителя Горака».

В кафе «Рокса»…

Вскоре по распоряжению партии Фучик уехал в Советский Союз. Он гостил в Москве, побывал в Средней Азии, посылал домой репортажи и привез уйму впечатлений и наблюдений; годы спустя из его очерков о Советском Союзе Густа Фучикова составила книгу «В стране любимой».

Из дома на Краловском, номер тринадцать, в то время уезжали не только в Советский Союз, но и на гражданскую войну в Испанию, отбывали в тюрьму, отправлялись для участия в забастовках, митингах, демонстрациях, публичных выступлениях и мы, редакторы, тоже. Прямо отсюда направились мы в сентябрьские дни 1938 года в свои воинские части. Затем нас разбросало в разные стороны, и больше мы уже не собрались вместе.

Точнее, чем строками этого стихотворения, трудно сказать о судьбах близких мне людей, чьи имена я здесь упоминал!

Когда «Гало-новины» стали вечерней газетой — к этому времени, после четырехмесячного перерыва, по утрам снова выпускали «Руде право», — я ходил на работу пешком. Работа начиналась около полудня, однако никто из сотрудников не мог усидеть дома, все являлись в редакцию раньше положенного времени.

Карлин был кварталом бедняков, и если по пути в старую Прагу из Дейвиц, где я жил, не свернуть на виадук к площади Кирилла и Мефодия и к Инвалидовне — там раскинулись два неплохих парка, — то сразу за воротами дома буквально окунешься в грязь и нищету. По виадукам курсировали поезда и локомотивы, с вокзала Масарика и с Денисова, из депо на Грабовке валили клубы тяжелого черного дыма. Дома казались выкрашенными сажей. И этот закопченный бедняцкий Карлин с «Колбенкой» и заводами поменьше, с грязными складами и мастерскими во дворах, жители которых редко выбирались дальше Поржичских ворот, — все это создавало самый подходящий фон для нашей работы.

Нам явно не пристало размещаться где-нибудь на главной — Вацлавской — площади в шикарном дворце. Да и власти едва ли радовались бы, зная, что к нам ходят люди, вид которых не украсил бы центр столицы. Здесь у нас было оживленно, как когда-то то в Братиславе в Управлении помощи пострадавшим от войны. Являлись депутации заводских рабочих, когда совершалось какое-либо беззаконие по отношению к трудящимся. Обездоленные приходили пожаловаться и облегчить душу, и, когда они выкладывали нам свои горести, им хоть немного становилось легче. Внизу под окнами давали концерты безработные. Они бродили с гитарой по дворам и пели тоскливые песни о взрыве на шахте «Нельсон» {173} 173 3 января 1934 г. на шахте «Нельсон» в Осове близ г. Духцова произошел взрыв, в результате которого погибло 142 шахтера. , о нищете, о тяжелой работе горняков.

С утра до вечера жизнь в доме кипела, в его недрах постоянно что-то гудело, сипело и шумело, стены дрожали от типографских машин, топота множества людей, которые выходили из дверей в глубине двора или исчезали в них: редакторы, печатники, разносчики газет, работники секретариата партии и типографии, журналисты, сотрудники пресс-агентств и агентств, поставлявших иллюстративный материал. Рычали грузовики, привозившие рулоны ротационной бумаги или уголь. Дом жил неутомимо и размеренно, все его составные части исправно работали. Живой организм этого издательского предприятия кипел от избытка энергии, гудел ульем.

Никто не мог пожаловаться на недостаток загруженности. Все постепенно сходившиеся сотрудники один за другим незаметно вступали в это коловращение, приноравливались к его ритму, включались в его нескончаемую деятельную работу.

Йозеф Копта убеждал меня бросить газету и заняться литературой:

— Газета — школа для писателя. Но нужно вовремя из нее уйти, иначе погибнешь.

Не раз, когда я еще и не подозревал, что буду тут работать, на лестнице этого дома я встречал «погибшего» Ивана Ольбрахта и «погибшего» Йозефа Гору, а потом мы и сами «погибали» здесь, счастливые, несмотря ни на что, потому что наших книг могло и не быть, зато не могло не быть дела, которое делали мы все вместе. Ян Шверма {174} 174 Шверма Ян (1901—1944) — видный деятель Компартии Чехословакии, талантливый публицист; погиб во время Словацкого национального восстания; национальный герой Чехословакии. мог стать историком, доктором Яном Швермой; Эдуард Уркс — литературоведом, профессором, доктором Урксом; Станислав Брунцлик, Курт Конрад, Ян Крейчи и особенно Юлиус Фучик страстно мечтали заниматься литературой и литературоведением, но они добровольно отказались от этого. Лацо Новомеский был поэт, но сколько времени он отдавал газете! И меня не оставляло честолюбие — хотелось писать не только газетные статьи. Но никто из нас и в мыслях не держал — жить тем, чем хотелось бы, делать то, что приятней. Наше место было здесь. Так велела нам совесть.