Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

И всё это за счёт за счёт людской работы на износ.

Жена моего дяди, тётя Нюся, (я тогда и не знала, что её полное имя Анна) трудилась там же на ЧТЗ. Она тоже часто оставалась на заводе с ночевой. В некоторых цехах прямо рядом со станками стояли двухъярусные кровати. Дядя Костя приходил с завода домой только раз в неделю — помыться, сменить одежду, передать семье получку и продовольственные карточки.

Вот почему я помню только один случай, когда мы все вместе сидели за обеденным столом. Обед походил на праздничный. Сначала бабушка половником разлила всем неизменный борщ, а потом каждому в тарелку клала ложку заранее нарезанного маленькими кусочками мяса. Ели молча. Все разговоры откладывались на потом. Я старалась съесть всё так, чтобы в моей посуде не осталось ни крошки. Я и сейчас при случае всегда говорю хлебосольным хозяевам: «Не кладите мне много, я не справлюсь, а мой дедушка с детства приучил ничего не оставлять в тарелке.

Дедушка

Иногда, нет, не иногда, а довольно часто к нам заходили люди с разными просьбами к дедушке. Пришла соседка из нашего подъезда. С её сыном, чуть постарше меня, мы катались зимой на лыжах на горке за домом. Принесла растерзанный двуногий стул. Две другие ножки существовали отдельно.

— До чего добаловались, что натворили, — корила она своих ребят. — Без того только три стула на такую семью.

Я было занялась своими делами — стала вырезать фигурки из сложенных в несколько раз кусочков старой газеты, как учила меня бабушка, но быстро отвлеклась, потому что соседка вдруг заплакала. Неужели дедушка не согласился чинить стул, — испугалась я. Но напрасно. Стул уже стоял в дедовом строительном углу. Видно, для слёз была другая причина. Как бы сказал брат: ещё нос не дорос тебе это знать.

Я запомнила эту историю, потому что разволновалась. Мне очень хотелось сказать этой тёте, что, когда у нас собирается вся семья, мы ставим длинную доску на две табуретки, и всем хватает места. Дедушка делал это «сиденье» уже при нас. Я сама видела, как он начал разглаживать доску рубанком, как с её острых краёв полетели некрасивые грязные щепки, а потом посыпалась золотистая, вкусно пахнувшая стружка. И вся поверхность ровная, гладкая тоже становилась золотистой.

Дедушка всегда разрешал смотреть, как он работает. Поверил в мой нешуточный интерес. Он был бы рад узнать, что до сих пор мой самый желанный досуг — работа с деревом. Купленный четверть века назад дом-сруб в деревне с кучей досок, брошенных старым хозяином, позволил мне от души оторваться на тайном своём пристрастии. И в первый же раз, когда я поставила на доску рубанок, я увидела, что придерживаю её левой рукой тем же манером, что и дед, и очень похоже веду свой корабль. Результат был, конечно, иной, но со временем я могла кое-чем и похвастаться. А вот рукодельничать, как мама и бабушка, к сожалению, так и не научилась.

В нашем челябинском доме, казалось, почти всё сделано дедушкой: табуретки, маленькие скамейки, низенький с фигурными ножками стол, на котором красовалось нечто фантастическое — граммофон с широким ярким раструбом. Моя мечта услышать его не сбылась. Он не работал. Зато рядом нашлось место патефону. И моим книжкам. Сказкам Пушкина с иллюстрациями мастеров Палеха. Сказкам братьев Гримм, которых я немного побаивалась. Мне несколько раз снился один и тоже сон, что за плинтусом в углу у нас живут карлики с лицами и в одежде гитлеровских уродов, каких в избытке мы все видели на рисунках наших карикатуристов. И ещё одна книжка. Она способна была снять любые страхи, остановить любые слёзы — «Три поросёнка» 1936 года. На её обложке честно обозначены два автора: Уолт Дисней и Сергей Михалков. Она потрёпана, разрисована последующими читателями, но жива и стоит у меня в ряду раритетных книг.

Извините, отвлеклась от рассказа о дедушке. Незадолго до того, как идти в первый класс, он сделал мне настоящий портфель. Легкий фанерный каркас обтянул дерматином. Приделал застёжку, удобную ручку. Даже пенал с желобками внутри был его работы. Только карандаш и резинка из магазина…

Чаще всего к деду за помощью обращались женщины, такие же, как мы с мамой и братом, эвакуированные. Но мы-то приехали к родным, в семью, а они, голые и босые, в никуда. У иных — ни чашки, ни тарелки. И, представьте, они приносили жестяные банки из-под американской тушёнки или яичного порошка и просили сделать из них кружки.

И вот дедушка плоскогубцами аккуратно загибает острый верх банки и проверяет ладонью, режут края или нет. Потом длинными ножницами вырезает из другой банки полоски, тоже загибает их по всей длине, чтобы не резали, и припаивает к банке с боку. Получается настоящая ручка, с изгибом, как у бабушкиных чашек. Я сижу за столом в другом конце кухни и смотрю как заворожённая. Дедушка не прогоняет меня даже тогда, когда он паяет, и под руками его что-то шипит и пенится, а по дому растекается едкий противный запах.

Работа закончена. Теперь можно поесть. Бабушка ставит на стол краюшку хлеба, тарелку борща, обязательный красный стручок горького перца, который дед несколько раз обмакивает в борщ. Случается, рядом с тарелкой появляется маленькая рюмка с прозрачной, как стекло жидкостью, название которой мне пока не ведомо.

Дед становится разговорчивым. Как-то раз достал из выдвижного ящика своей тумбочки с инструментами нечто замысловатое медного цвета поднёс к губам и заиграл. Если можно назвать игрой ни на что не похожие вибрирующие и дрожащие звуки. Сказал, что у них, казаков, это народный инструмент, что-то вроде губной гармошки. Он действительно был родом из запорожских казаков. Совсем молодым уехал в Россию. И большую часть жизни, ещё с царских времён, водил паровозы по Транссибирской железнодорожной магистрали. И домом их с бабушкой, а потом и с детьми был отдельный вагон, прицепленный к поезду.

Казню себя: как не расспросить вовремя об их такой удивительной жизни. А ведь была возможность. В последние годы мы жили вместе. Но ярко, с подробностями, которые нет-нет и вспыхнут в памяти, я вижу их в том времени, когда шла война.

— Доброздоровье! — Слышу я голос деда. Так здоровался он со всеми при встрече.

Не могу ответить, — перехватывает горло.

Мой праздник

На улице ещё не стаял снег, а мне казалось, что уже наступила весна. Стало светло в доме. И настроение у всех было не таким пасмурным, как раньше. Давно сняли затемнение — серые некрасивые во всё окно занавеси. Вместо них повесили коротенькие с вышивкой — задергашки. Но самое главное, что везде — и дома, и в детском саду, и на улице — все говорили про успехи Красной Армии и про то, что скоро закончится война.

Однажды мама принесла с работы журнал «Крокодил» и показала всем очень весёлую картинку-карикатуру. Она была в самой середине журнала и занимала обе страницы. Там был нарисован огромный танк, а на его броне сидел маленький человечек в военном кителе с наградами. Мама объяснила — это директор завода Зальцман. И хотя журнал сатирический, здесь директора не высмеивают, а хвалят. А значит — хвалят наш завод и наши танки.