Александр Александров - Известный аноним [Последняя дуэль А. С. Пушкина]

Жуковский впервые говорит с Пушкиным довольно грубо, называя его глупцом, которому место в желтом доме, которого надо высечь, чтобы привести кровь в движение и выгнать желчь.

«Найди, как выразить что — нибудь такое, что непременно должно быть у тебя в сердце к нашему государю!», — искренне советует он.

Пушкин униженно берет отставку обратно, предпочитая, по его словам, выглядеть лучше легкомысленным, чем неблагодарным.

«Я его прощаю, но позовите его, — говорит царь Бенкендорфу, когда тот делает очередной доклад, — чтобы еще раз объяснить ему всю бессмысленность его поведения и чем это может для него кончиться. То, что может быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может применяться к человеку тридцати пяти лет, мужу и отцу семейства» [24] Пушкин и его современники. Л., 1927. XXIX–XXX. С. 33. .

3 августа 1834 года Пушкин пишет жене в Полотняный Завод:

«На днях встретил я мадам Жорж. Она остановилась со мной на улице и спрашивала о твоем здоровье, я сказал, что еду к тебе, чтобы сделать тебе ребенка. Она стала приседать, повторяя: «Ах, мосье, вы доставите мне большое удовольствие!» [25] А. С. Пушкин. Письма к жене. С. 70. .

Постоянная беременность жены (или брюхатость, как любил говорить сам Пушкин) была средством отдалить ее от балов и, таким образом, от соблазнов. Он заехал на две недели, сделал ребенка и проскочил в Болдино, где ему всегда хорошо писалось.

20 сентября 1834 г. в 10 часов 53 минуты в Болдине Пушкин заканчивает свою последнюю сказку, «Сказку о золотом петушке». Нам совершенно не важно, какая из новелл, «Легенда об арабском звездочете» Вашингтона Ирвинга или «История о золотом петухе» забытого немецкого литератора Ф. М. Клингера, жившего в России, легла в ее основу. Пушкинисты предпочитают первую версию, поскольку она принадлежит Анне Ахматовой. Я — вторую, которую выдвинул академик М. П. Алексеев, полиглот, феноменальный знаток мировой культуры, не исключая, что и новелла Ирвинга наслоилась на сказку Клингера. Фридриха Максимилиана Клингера, или, Федора Ивановича, как его стали звать в России, бывшего библиотекаря Павла I, знали лично многие старшие друзья Пушкина. Письмо Клингера Гёте передал в 1824 году посетивший великого немецкого поэта В. К. Кюхельбекер, и есть основания полагать, что Пушкин чуть ли не с лицейских времен был знаком с «Историей о золотом петухе», тем более что прямых аналогий пушкинскому золотому петушку не нашли ни русском фольклоре, ни в каком — либо другом. Нам же главное знать, что в той сказке речь идет о принце всех рогоносцев, который скрывался под личиной петуха. «Петух был самой красивой в мире птицей, — говорится у Клингера, — перья его были золотые, гребешок красный, лапки маленькие, пепельно — серебряные. Он не принимал никакой пищи, погруженный в свои грустные философские мысли и любовные мечтания, но все же он пел в привычное время как обычный петух. Лишь один недостаток уродовал миловидную птичку, к огорчению всех, кто ее видел. Противное перо мышиного цвета спускалось с гребешка на самый клюв, подобно бараньему рогу; оно было огромного размера; с трудом можно было разглядеть петуха. Оно покрывало всю птицу и сжимало всю его голову. Было заметно, что в его глазах отражалась вся скорбь мрачной меланхолии». [26] Цит. по кн.: М. П. Алексеев. Пушкин и мировая культура. Л., 1987. С. 526. .

Не знаю, как вам, а мне этот образ петуха сильно кого — то напоминает, особенно в последние его годы жизни. Золотые перья, как золотой шутовской кафтан — мундир камер — юнкера. «Что ты один здесь философствуешь?» — спросил Пушкина великий князь Михаил Павлович, встретив как — то поэта на прогулке. [27] Дневник Пушкина. С. 23. . Как только Пушкин оказывался вдали от жены, так вся скорбь мрачной меланхолии наваливалась на него и в 1834 г. изрядной порцией черного юмора своего «Золотого петушка» он пытался излечиться. В его сказке гибнут все: и царские сыновья, сразив друг друга, и колдун, убитый царем, и сам царь, укокошенный петушком, а виной тому чары шамаханской царицы. Пушкин смеется, ему пока легко смеяться, потому что Натали в Полотняном Заводе. Кстати, цензор А. В. Никитенко запретил печатать следующие стихи сказки: «Царствуй, лежа на боку» и «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Пушкин отметил это в своем дневнике, эти слова были последней его записью: «Никитенко глупее Бирукова». Да, видно, Никитенко был не так уж глуп. Все — таки царя убили, какой можно извлечь из этого урок? [28] Даже через три четверти века, в 1909 году, театральная цензура запретила последнюю фразу к исполнению на сцене в опере Н. А. Римского — Корсакова «Золотой петушок». .

По опубликованным письмам Дантеса к своему покровителю и будущему приемному отцу барону Геккерну, мы теперь знаем, что с января 1836 года начинаются навязчивые ухаживания Дантеса за Натали. Я не буду подробно цитировать эти письма, за последнее время они много раз публиковались. [29] Наиболее полное издание этих писем в кн.: С. Витале, В. Старк. Черная речка. До и после. К истории дуэли Пушкина. СПб, 2000. (Далее — «Черная речка».) Широко цитируется переписка в кн.: В. Старк. Жизнь с поэтом. Наталья Николаевна Пушкина. В 2 томах. СПб., 2006. Использована она и в книге: С. Витале. Пуговица Пушкина. Калининград, 2001. (Далее: «Пуговица Пушкина».) . Н. Я. Петраков правильно замечает, что совсем не кавалергард волнует в это время Пушкина.

Пушкин написал невесте и жене 78 писем, больше только князю Вяземскому за всю жизнь. Всегда он обращался к жене: «Женка, душа моя, мой ангел!». И лишь один раз, по приезде в Москву 4 мая 1836 года, он обращается к ней: «царица моя». Шамаханская царица сидит в голове, вокруг нее все вертится.

Уже 6 мая в следующем письме он пишет в Петербург:

«И про тебя, душа моя, идут кой — какие толки, которые не вполне доходят до меня, потому что мужья всегда последние в городе узнают про жен своих, однако ж видно, что ты кого — то довела до такого отчаяния своим кокетством и жестокостию, что он завел себе в утешение гарем из театральных воспитанниц». [30] А. С. Пушкин. Письма к жене. С. 78. .

Письмо шутливое, но у шуток его горький привкус. Кто — то — это государь, который в это время в Москве и навещает за кулисами актрис. Пушкин же пошучивает, потому что Натали сидит дома, не выезжает по причине скорых родов.

Зимою Пушкин наблюдал за развивавшимся романом Натали с Дантесом, не вмешиваясь. Красавец — кавалергард был ему не страшен. Он знал, что Натали устоит. Если бы он хотел вызвать Дантеса и посчитал себя оскорбленным его ухаживаниями, достаточно было всего лишь намека, неосторожного слова кавалергарда, чтобы вызвать его к барьеру. Но мрачное настроение Пушкина, его бешенство, неожиданно прорывавшаяся злоба, как мы понимаем, имели другие корни. Огромные долги, привязанность ко двору, зависимость от царя и навязчивые ухаживания монарха за его женой нарушали его душевный покой. Пока на балах Натали танцевала с царем, он давился мороженым в соседней зале. Не будучи спокойным, он не мог писать, а значит, зарабатывать. Смятенная душа его искала выход. Отставка, отпуск? Не в отставку, не в длительный отпуск его не пустили. Дайте денег взаймы. Много денег взаймы не дали. Выходом могла быть только дуэль, разом разрешавшая все проблемы: как минимум он будет отставлен от двора, если что, отсидит недолго в крепости и сможет уехать в имение, о чем мечтал в последние годы. Ему был нужен факт дуэли. Он не собирался никого ранить и тем более убивать. Скандал и отставка — вот что ему было нужно. К тому же скандал мог поправить и пошатнувшиеся литературные дела, как потом поправила их смерть поэта (за несколько дней его сочинений было продано на сорок тысяч). А уж что такое скандал, Пушкин понимал лучше других! Еще в юности он говорил своему батюшке: «Без шума еще никто не выходил из толпы».