Ирина Малакович - Портрет матери

ДЕНЬ, КОТОРОГО НЕ БУДЕТ

Мамин голос окликнул меня: — Ты готова?

Давно, давно готова. Любимое белое пла­тье веселит глаза и ласкается к рукам, как живое. Новая замечательная шляпа примере­на и теперь ждет не дождется нашего перво­го выхода. Мне кажется, что туго переплетен­ная соломка пахнет солнцем, а накрахмален­ный сияющий мак на гибком стебле заранее нетерпеливо подрагивает в ожидании ветра. Или хотя бы маленького, малюсенького ветер­ка, чтобы можно было открывать и закрывать длинным лепестком черную серединку.

Эту шляпу с маками мама вчера долго вы­бирала мне в магазине. А потом попросила женщину за прилавком подвинуть ближе зер­кало:

— Пусть девочка рассмотрит себя. Первая в жизни шляпа... У меня совсем большая дочь.

По детской привычке ищу ее ладонь, при­никаю лицом к тонкому рукаву и вдыхаю зна­комый родной запах. Будто сквозь зелень на­гретых за день деревьев чуть пробивается ды­хание крохотного цветка.

Мамина рука скользит по моим волосам, останавливается и вдруг быстро, прядь за прядью перебирает челку и забирает ее впра­во, открывая лоб.

— Смотри, так лучше. Волосы отросли... Давай-ка не стричь их больше? К осени мож­но будет заплетать косички.

У меня будут косы.

Мы идем с мамой вдвоем гулять по городу.

Впереди целое лето, и не видно конца этим чудесным зеленым дням!

На улице я словно в первый раз вижу но­вые листья на старых липах. Какие они свет­лые, легкие, как блестят и упруго свиваются под ветром.

И как ровно круглится брусчатка мосто­вой, скатываясь к тротуару, как аккуратно пригнан камень к камню, клеточка к клеточ­ке. По ним перепрыгивают, гоняясь друг за другом, пятна тени и света. Мостовая шеве­лится, живет, она разноцветная...

Вот катит мальчишка-велосипедист с румя­ными щеками. Его неутомимые ноги в паруси­новых тапочках заняты педалями и колесами, а цепкие руки В)веснушках — рулем и звон­ком. Колеса крутятся, звонок заливается, и из всего этого непонятно как получается ра­дость. Смотришь на мальчишку, и хочется бе­жать вприпрыжку и смеяться неизвестно чему.

Нам навстречу идет мамина знакомая. Мы останавливаемся, и знакомая ласково накло­няется ко мне:

— Кто же тебе сшил такое красивое платье?

— Мама, — с готовностью объясняю я. А кто же еще может шить мне платья, поку­пать соломенные шляпы и причесывать по-но­вому? Знакомая отлично это знает, но рада моему ответу и смотрит добрыми глазами. Ей известно, откуда берется все хорошее. Она дружит с мамой и часто бывает у нас дома.

Мы стоим рядом с большой стеклянной витриной магазина. В ней отражаются улица, деревья, машины и как мы стоим втроем и разговариваем. Чуть-чуть поворачиваюсь, что­бы лучше все рассмотреть. Скоро я дорасту до маминого плеча.

Нас отпускают, и тогда, взявшись за руки, мимо кино и фотографии, нигде не останав­ливаясь, бежим к моему клену. Есть у меня свое, совсем особенное дерево в сквере. Ве­сной оно темно-багровое, почти фиолетовое, летом — зеленое, осенью — розовое. Трех­цветное, всегда красивое, даже зимой, когда голые ветви в ровном загаре коры кажутся прочерченными пером на серой бумаге.

Обхожу клен со всех сторон. Все в поряд­ке, багряные листья сильно перемешаны с зе­леными — значит пришло настоящее лето. В прозрачной тени на земле нарисованы па­лочкой классы. Мы по очереди закрываем глаза и, подняв лицо кверху, переступаем из класса в класс:

— Мак?.. Мак?..

Так надо. Пройти по клеточкам наугад, вслепую, окликая того, кто стоит рядом. Ес­ли тебе отвечают «мак», значит, ты не ошибся.

Мама ни разу не сбилась, останавливаясь в своих светлых туфлях точно перед чертой. А я «обожглась» через три класса.

Сегодня мне почему-то ни капельки не до­садно проигрывать. Стою себе между треть­им и четвертым классом, запрокинув голову, и прямо над собой рассматриваю такое бе­лое облако, какое может появиться только на очень чистом небе.

Синева и застывшие над нами ослепитель­ные купола. Вокруг на земле все движется, меняется каждый миг, а облако стоит, не из­меняя ни одного своего плавного изгиба. Будто его построили там, в недоступной вы­шине на века.

В эту минуту весь мир кажется мне веч­ным и незыблемым. В нем всегда будет зна­комая улица с разноцветной мостовой, и за­горелый мальчишка на велосипеде не устанет оповещать нас звонками о наступившем ле­те. А дома будет веселый папа, он не умеет унывать и знает столько песен, что нам их не перепеть, пока не вырастем. Так он говорит.

Мы часто поем все вместе. Голоса слива­ются и звенят согласно.

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно,

В роковом его просторе

Много бед погребено...

Окна на улицу открыты. С нашего этажа видно большое-большое небо и маленький самолет. Серебристая черточка. Она медлен­но, но упорно передвигается, стараясь пере­сечь все небесное поле из края в край. Конечно, что-то очень важное подняло пилота в такую высь. Он несет долгожданную весть из­далека. Помогает быстрее встретиться друзь­ям. Пусть летит.

Мама вполголоса, почти про себя повто­рила последний куплет, откинула голову и за­крыла глаза. Ей надо о чем-то своем поду­мать. Она в розовой блузке, лицо совсем мо­лодое.

О чем ты, мама? До вечера еще далеко Наш день не кончился. Мы вместе, на сердце так ясно, так надежно. И что бы ни ожидало впереди, я все перенесу. Этого дня, этого света мне хватит на целую жизнь.

Мы еще будем пить чай и тихо разговари­вать перед сном при свете настольной лампы. Мне надо сказать тебе так много... Ты ведь не знаешь даже, кто был моей самой люби­мой учительницей в школе...

Окно темнеет слишком стремительно. Ну, помедли немного, ночь!

...На моей несмятой подушке — бумаж­ный треугольник. Откуда он? От кого? Так складывали когда-то письма без конвертов. Навсегда затвердевшие перегибы серой обер­точной бумаги с трудом распрямляются.

На внутренней стороне несколько полу­стертых строк, написанных с отчаянной стара­тельностью цветными карандашами. Первая строка — синяя, вторая — зеленая, третья — красная...

«Возвращайся, прошу тебя изо всех сил, слышишь? Если не можешь сейчас, то потом, пусть не скоро. Хотя бы на один день. Мы всегда будем ждать».

Почерк круглый, с упрямым наклоном вле­во — детский скорее всего. Листок разлино­ван от руки. Слова «будем ждать» обведены несколько раз.

Да это же я сама писала! Целая вечность прошла с тех пор. Написала и положила под подушку. Письмо маме.

В нашем детском доме была своя приме­та: если в последнюю ночь года положить под голову листок с пожеланием — единст­венным и самым-самым сильным, оно сбу­дется.

Сколько лет я загадывала только это?

Взорвалось и рухнуло с неба белоснежное бессмертное облако. Вместо него теперь дру­гие — они меняются быстрее, чем успеваешь их рассмотреть. Точно боятся, что их застанут врасплох, настигнут.