Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

…В полдень, когда возвращалась с обеда, на мосту её догнал неказистый мужичонка, шепнул, что он от отца, из Пудожа, что ему надо два пустых незаполненных паспорта, но с подписью и печатью. Договорились на вечерний час, в конце рабочего дня. Женя волновалась, и вдруг такое везенье — Ориспяя вызвал к себе двух нерадивых полицаев и принялся их распекать за пьянство. Женя бочком вошла к нему в кабинет, шепнула капитану, что надо срочно подписать паспорта, подсунула веером заполненные бланки, так, что виден был только низ, и Ориспяя, не прекращая своего монолога о высокой миссии полицейского, один за другим ставил свою подпись. Среди заполненных паспортов лежали два пустых. Холодные капли пота катились по спине у Жени. Вот сейчас капитан чуть-чуть отодвинет бланк, глянет. Спасёт ли её тогда наивный лепет — случайно попали, не знаю, как так вышло, первый раз, извините…

Всё получилось — и печать, и подпись. Два драгоценных бланка получил вечером неизвестный, показав лишь загоревшимися глазами, как он рад.

— Между прочим, давно хотел спросить, где ваш отец? — донёсся как бы издалека голос Ориспяя.

— В эвакуации, — тут же ответила Мякишева.

— Да? Какие в Шелтозере лживые люди! Прямо ужас. Недавно мне одна почтенная вдова сказала, будто бы Михаил Мякишев тайно гостил здесь пару дней. Потом уплыл по Онего к Пудожскому берегу. Заходил ли он к вам, к себе домой? Не надо, не отвечайте. Вижу по глазам — не заходил, понимаю, что первый раз слышите. Всё верно — не заходил. За вашим домом было установлено наблюдение. Может быть, другой кто навещал вас, оттуда, как это красные говорят, с Большой земли?

— Господин капитан, я служу вам верой и правдой, и мне до слёз обидно такое слышать. В эти сказки я не верю — отец мой не велика шишка, кладовщик райпотребсоюза, в тридцать седьмом еле уцелел — под растрату его хотели подвести, мать все слёзы выплакала, бог услышал — спас отца. В эвакуацию он, чудак человек, добро кооперативное повёз — кули да рогожки, шило да мыло, я сама его до Вознесенья провожала, а вы говорите — партизан. Да он дед уже, и больной, и старый. Без таких большевики обойдутся, пелось в одной нашей песне. На пушку решили меня взять, в благодарность за честную службу? Спасибо вам! Да нам всем троим эта работа в вашей полиции знаете где, вот здесь, как кость в горле. На нас люди не глядят, не здороваются, вон Клаву на днях в магазине овчаркой немецкой обозвали. Я уж вам дважды говорила — отпустите. «Нет, Евгения, ты хорошо выучила в школе финский язык, ты…»

— Вы, Мяккинен, были районным начальством, — перебил её весело Ориспяя, — председателем физкультурного комитета. Вас знает молодёжь, вам верят — нам это очень важно, мы всегда им можем сказать — глядите, кто с нами сотрудничает. Мы ценим ваш патриотический шаг, направленный на службу Великой Финляндии, и если всё так хорошо у нас пойдёт, как было до этого, то я буду ходатайствовать, чтобы вас послали учиться в Хельсинки. Перед вами открывается отличная перспектива, девушка вы красивая, дородная, выйдете за добропорядочного финна замуж, сумеете сделать хорошую карьеру. И я ещё погуляю на вашей свадьбе.

— Вашими бы устами да мёд пить, — сказала Женя по-русски, потом, пошмыгав носом и смахнув невидимую слезу ладонью, встала и изо всей силы начала бухать по картонкам печаткой с надписью «Sotapoliisin esikunta» [8] «Штаб военной полиции» (финск.) .

— Не волнуйтесь, Евгения, давайте оба постараемся забыть этот досадный разговор. Мы действительно за вами наблюдаем уже давно, и я рад, что вы вне подозрений. И всё же не исключено, что вас попытаются втянуть в какую-нибудь преступную группу. Если такое случится, сразу ко мне. Договорились?

Женя кивнула, быстро собрала паспорта, вытянулась по-военному, она всегда делала так в конце разговора и видела, что это нравится капитану, спросила разрешения удалиться.

Придя к себе за стол, она взяла ручку и принялась медленно рисовать какие-то бессмысленные рожицы, лодки на озере, пасущихся коров.

Клава хотела к ней подступиться, но увидев, какой вернулась Женя от шефа, решила помолчать. Лена тоже не заговаривала, скрипела пером.

Женя и к вечеру «не отошла». Сгорбленная, постаревшая, пришла она к магазину, дождалась, пока Мария Мартынова отпустила последних покупателей, навесила новенький финский замок.

Они шли молча, и лишь когда повернули на свою улицу — жили они недалеко друг от дружки, Мария шепнула:

— Только не упади, Женечка. В прошлом месяце, в конце, Аня Лисицина приходила.

— Какая Аня? Рыборецкая? — выдохнула Женя. — Откуда приходила?

— Она самая. Не одна была, с подружкой. Говорит, пришли с партизанами в наши края, молодёжь, говорит, надо подымать.

— Почему же ко мне не зашла? Мы что с ней, чужие? Два года дружили, когда она тут с нами в Шелтозере училась.

— Вот, вот, и она вспоминала про учёбу, и как на лодке твоего отца под парусом ходили. Подкрались они было к вашей избе, да соседская собака набросилась. Утром ранёхонько приходили, в окошко стукнули. Я подхватилась, проводила к лесу. Рассказала им всё: что тебе на эту работу приказал устроиться директор МТС Александр Павлович Кярнонен, что он старый большевик и оставлен для подпольной работы и что ты сагитировала Клаву и Лену к себе в помощники, и что ты сумела сделать несколько чистых паспортов с печатью и подписью Ориспяя для человека оттуда…

Аня расспрашивала, куда ходим вечерами, — продолжала Мария, — о чём разговариваем, есть ли возможность слушать где-то радиоприёмник. Рассказала, как наши отогнали немцев от Москвы, как держит оборону наш Карельский фронт. Рассказывает, рассказывает, а потом снова: как там Женя, как бы хотелось с ней повидаться. В конце передала тебе наказ — оставаться на этой должности, входить к финнам в доверие ещё больше, изучать оборону вдоль Онежского озера и при возможности побывать в Вознесенье, узнать, какие укрепления делают враги на этом берегу Свири. Прощаясь, просила передать тебе пароль, если кто придёт к тебе или ко мне от наших, уверена, говорит, что Женя поможет документами. Сказала, что им тоже очень нужны паспорта и карточки как образец, и что если не достанут, то придут снова из леса. Ну, и день назначила, когда тебе всё это надо будет рассказать — 10 августа. А сразу, говорит, не надо. Я спросила, отчего не сразу, а её подружка ответила — по закону конспирации. И ещё сказали, что мы должны создать комсомольскую группу из самых верных девушек, ты будешь, Женя, старшей. Списков не составлять, записей не делать, а собираться, будто на посиделки, с вязаньем там или с куделью. Сообщила — скоро в Шелтозерский район прибудут другие люди, а, может, и сама Аня снова объявится.

— Какой пароль Аня назвала?