Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

— Подойдут, попросят: «Хозяюшка, дайте прохожему напиться». Ты должна ответить: «Погодите минуточку, прохожий, сейчас принесу».

— А если к нам в паспортный стол придут или в твой магазин, тоже водицы просить станут?

— Ну и что, пусть просят.

— Они в форме красноармейской были или как? С оружием?

— Что ты! Простенько так одеты, худые, бледные, чулки порваны, руки поцарапаны. Рюкзаки брезентовые за спиной. Оружие у них не было повешено, хотя та, вторая, с рысьими очами, руку всё время держала в правом кармане и глазками пилькала туда-сюда. Она и сказала — хватит мол, сидеть сложа руки, надо, говорит, помнить, кто вы есть на белом свете, комсомольский билет призывает мстить захватчикам.

— Ну что ж, Машенька, всё верно. Давно пора вспомнить про наши комсомольские билеты, запрятанные до поры до времени. Правильно, сколько можно сидеть пеньками трухлявыми и смотреть, как враги хозяйничают. Будем, Маша, создавать подпольную группу. Кого позовём туда, давай думать. Только без спешки, без шума и очень осторожно. У меня на это свои причины. Сегодня появились. Ах, как бы я хотела уйти с Аней!

С трудом «растолкав» дела, перекроив весь день, Андропов взял у Власова «эмку» и поехал на аэродром.

Беломорский аэродром считался гордостью всего Карельского фронта. Построен он был на осушенном болоте из толстых досок, уложенных не плашмя, а ребром. Решение, предложенное военными инженерами, было столь необычным, что вначале эту идею не приняли всерьёз. Когда же на полигоне все увидели вымощенный небольшой участок, где доски были установлены даже не сплошным покровом, а с промежутками в одну доску, что давало значительную экономию пиломатериалов, увидели, как по нему спокойно раскатывает гружённый кирпичом «ЗИС», мнение о таком изобретении было круто изменено, и форсированными темпами началось сооружение лётного поля. Построили его в рекордный срок, и на него садились теперь даже тяжёлые бомбардировщики.

Куприянов очень гордился этим сооружением, ходатайствовал о награждении изобретателей и строителей; ходили слухи, будто он лично докладывал о таком ценном опыте самому Верховному и что тот, заинтересовавшись новаторством, затребовал чертежи и поблагодарил карел за смекалку и находчивость.

Р-5 аккуратно коснулся ребристого дощатого поля, покатился и замер недалеко от «эмки». Марийка спрыгнула с крыла самолета, одёрнула юбку, легко забросила на правое плечо новенький армейский мешок и тут увидела Андропова. Она замерла на секунду, рванулась к нему, подбежала, на ходу поправляя беретик, кинула к виску руку.

— Товарищ первый секретарь, связная ЦК партии Карело-Финской ССР Мелентьева задание выполнила…

Андропов молча шагнул к ней, Марийка дрогнула, качнулась и, плача, прижалась к его груди.

— Ничего, Марийка, ничего. Мы ещё повоюем. А ты поплачь, тебе можно. Слышишь, тебе можно… Это мне не положено…

— Да я уж все глаза выплакала, Юрий Владимыч. Лягу спать, глаза закрою и вижу, как плывём, как Анна руку свою кусает, чтобы не закричать. Она меня спасала, а я её оттолкнула. Юрий Владимирович, я её оттолкнула, вы слышите?..

Тёмно-зелёная «эмка», быстро прошелестев по тихим вечерним улицам Беломорска, подкатила к двухэтажному зданию ЦК партии. Власов ждал их, нервно прохаживаясь по своему кабинету. Марийка хотела было отдать рапорт, но заворг протянул руки, обнял её, крепко поцеловал толстыми губами в щёку, усадил напротив себя за небольшой стол, на котором была расстелена фронтовая карта-километровка юга Карелии.

— Как же ты добиралась до наших, горемычная?

— Добиралась как умела. Отчего пятеро суток брела, сама не пойму, видимо, температура сильная поднялась, горячка закружила. Всю меня жаром палило, направление я и потеряла. Финнов слышала трижды где-то недалеко. Живой бы я им не досталась. Собака какая-то за мной увязалась, вроде с финского переднего края. Подошла, обнюхала, посидела рядышком и ушла, не залаяв. У меня уж палец к курку примёрз от долгого ожидания. А как на наших наткнулась, убей, не помню. Боец в пилотке кричал, кричал, а я уже не слышала. Ну, да это мало интересно. По делу. Значит, так. Нам удалось создать три явочные квартиры, выяснить оборонные объекты у Вознесенья, вот здесь и ещё здесь. — Марийка быстрым намётанным взглядом глянула на карту и ткнула в неё мизинцем. — Уточнили наличие солдат в сёлах, выяснили, где на побережье Онего стоят орудия береговой обороны. Ну, паспорта, карточки, пропуск, газеты вы уже видели, я их сразу передала Сычову, он сказал, что вы так велели.

— Спасибо, Марийка, эти бесценные документы мы получили, и они уже в работе, — сказал Власов. — Теперь тебе надо сесть за стол, достать все твои шифрованные заметки и начать составлять подробное донесение. Составлять вдумчиво, чётко и как можно скорее, времени и так прошло ого сколько, дней двадцать будет, а тут каждые сутки дороги. Давай, Марийка, действуй. Юрий Владимирович, создай обстановку, чтоб ни один глаз, ни одно ухо…

— Я уже договорился — днём Маша будет писать в кабинете комиссара спецшколы Богданова, вечером — у меня. Я буду рядом, коли что. С жильём тоже всё в порядке, продуктовые карточки выписаны, зарплата твоя, Марийка, лежит у Гали Ростовской в сейфе. Поедем, я подброшу тебя домой, отдохни, выспись, навещать пока никого нельзя. Завтра утром подходи в спецшколу, все твои бумаги будут храниться в отдельной папке у меня. Иди в машину, я сейчас.

Андропов позвонил в ЦК комсомола, разыскал Лебедеву.

— Я сейчас отвезу Марийку на квартиру, — сказал он Нине, — а ты придёшь, как договорились, через часик. Скажу нарочито грубо — из неё должен выйти пар, понимаешь? Она хоть и успокоилась, но выплакаться, выговориться ей надо. Будь громоотводом, выведи из неё избыточные эмоции. Утром Мелентьева должна быть в рабочей форме.

В комнате, где стоял лишь крохотный столик и две железные кровати, застеленные солдатскими одеялами, разговоры не утихали до самых сумерек.

— К Свири мы вышли так скоро, что даже сами себе не поверили, — рассказывала Марийка Нине. — Я воду тронула рукой у берега, будто ничего. А руке-то верить не годится, рука завсегда привыкшая к холоду. Разделись, зубы сразу зацокали. На середине реки вода прямо ледяная. Как брёвна стали выскакивать — не пойму, сама вязала изо всей силы, править ими надо было бы пяти мужикам, такие они тяжёлые, брёвна те силу у нас всю и взяли. Провозились мы с ними, вот-вот патруль появится. Я говорю: «Может, завтра поплывём, отдохнём, поспим, уморились-то как». Анна своё: «Сведения ждут, надо плыть. Вперёд, пока не рассвело». Плыли, плыли, как два утиных пёрышка, понесло нас течением. Костры, те, что горели против нас, уже вона где остались, а за поворотом, за леском новые горят, солдаты на гармошках губных пиликают, слышно, прямо как рядом, повели б прожектором — мы у них, считай, в кармане. Тут Аня и стала тонуть. Руками по воде бьёт, шею вытягивает. Как она глазами молила спасти! Схватила меня вот здесь, гляди, ещё не прошёл чёрный полукруг от пальцев. Ниночка, милая, я её ногой оттолкнула! С испугу сильно так толкнула и сама окунулась — темно, страшно под водой-то. Вынырнула, а она что-то шепчет рядом. Потом наклонилась к воде, руку свою поднесла и впилась в неё. Я сначала не поняла, испугалась. Потом уже на берегу дошло — она меня выручала. Закричит, застонет — финны услышат. Вода сомкнулась над ней — и всё. Как я вглядывалась! Назад поплыла, против волны, потом вперёд метнулась, и откуда только силы взялись! Гребу, гребу, за берет то и дело хватаюсь — на месте ли.