Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

Нина, я её погубила! Ты понимаешь — оттолкнула, оттолкнула! Что она обо мне подумала в последнюю свою минуточку!

Марийка плакала, всхлипывая по-детски, упав лицом в колени Нины. Та гладила её густые волосы, осторожно касалась покрытых корочкой ссадин на шее и молчала.

Когда Марийка утихла, Нина прошептала:

— Как мы вас ждали! Могикан сам не свой. Каждое утро я к нему, он головой мотнёт, губы подтянет и ни слова. Однажды, видать, я его допекла, он как гаркнет: «Ты заботишься об одной Марийке, а у меня 28 Мариек и 100 Иванов здесь вот, на этой шее!»

После поутих, улыбнулся, показал поочерёдно на поседевшие виски. Это, говорит, Анна, а это — Марийка. Позавчера кликнул меня, смеётся: «Твоя Марийка летит, отвези постельное бельё на квартиру, я выпросил новое на складе». И ещё добавил: «Приходил давеча молодой лётчик, спрашивал Анну, оставил свою фамилию, полевую почту. Я ему ничего не ответил, а тебя, Нина, прошу навести справки о нём — кто да что, откуда Лисицину знает».

Марийка подняла голову, проглотила комок слёз, застрявший в горле, прошептала:

— Это Алёша, Алексей Жандорак. Он Анну нашу любит.

…В восемь утра Марийка стояла уже в кабинете Богданова. Тот встретил её радостно, начал вспоминать какие-то эпизоды из той, такой далёкой для Марийки жизни, когда она здесь училась.

— Девка ты боевая, это мы все усвоили в школе. Но до сих пор мне не ясно вот что. Помнишь, привезли мы вас на парашютную подготовку. Первый и второй прыжок ты сделала, как все, — карабинчик на верёвку, шнур вытягивает парашют маленький, затем большой, хочешь ты этого или не хочешь, а летишь уже под куполом. Было утро, ты прыгала, как сейчас помню, во второй пятёрке. Прыгнула, а парашют не раскрывается. Летела, летела, и у самой земли, бац — купол вырос над тобой. Признайся, как было дело? Я знаю, ты нам тогда головы морочила, дескать, шнур был гнилой, оборвался, не вытянув парашютик.

— Морочила, верно, Николай Иванович, — вздохнула Марийка. — Не надела я эту защёлку на верёвку, прыгнула, да и всё, когда инструктор отвернулся. Захотелось узнать, что я значу. Мчусь, рука на кольце. Покувыркало меня, потом выравнялась, глянь, а земля уж вот она. Нет, думаю, ещё погожу; наконец, дёрнула за кольцо. Шмякнулась я хорошенько, конечно, но расчёт мой был верный. Напугала вас всех, теперь могу извиниться — понимаю, глупость сотворила. Не здесь надо храбрость показывать.

Богданов внимательно слушал её и постепенно прозревал — перед ним сидела не та прежняя беззаботная хохотунья, «парень в юбке», а взрослый, измученный человек…

…Пришёл Андропов, принёс в школьном портфельчике папку, чистую бумагу, посидел две минутки и ушёл с Богдановым, оставив Марийку одну. Покосившись на стопку чистой бумаги, она взяла верхний лист и аккуратно школьным неокрепшим почерком написала в правом углу:

Совершенно секретно

Секретарю ЦК Л.К.С.М. тов. Андропову

Оперативное донесение

о выполнении задания по краткосрочной ходке в Шелтозерский район, оккупированный белофиннами.

Из Беломорска мы выехали 1 июля в 4 часа ночи на поезде до станции Сосновец. Нас было четыре человека: Лисицина, Мелентьева, Яковлев, Маунумяки. Из Сосновца 1 июля в 9 часов утра на самолёте Р-5 полетели в Вологду, туда прилетели мы в 13.45, дальше улететь мы не смогли, потому что погода была очень плохая, там же в Вологде мы просидели 10 дней из-за неисправности самолёта и из-за погоды, жили в общежитии пилотов…

Ручка в пальцах замёрла, глаза Марийки широко раскрылись. Перед ней замелькали один за другим чёткие, ясные картины тех десяти дней. Смеющаяся Аня, раскинув руки, падает в траву, зарываясь с головой в высокие ромашки, Алёша, легко выносящий Аню из лодки на сильных руках, задорный фокстрот «Рио-Рита» и галантный Степаныч, приглашающий сконфуженную Аню, подрагивающая от нетерпения полуторка Сычова, высыхающие мокрые полосочки на щеках Ани, задремавшей в общежитии лётчиков, жёлто-белые сполохи молний над притихшим аэродромом…

Она не помнила, сколько так просидела, вглядываясь в те беззаботные дни — может, пять минут, может, полчаса. Сидела, пока не зазвонил телефон.

— Марийка, как пишется? — раздался бодрый голос Андропова. — Тебе никто не мешает?

Мария тихо ответила:

— Мешает. Совесть моя мешает.

Андропов принялся её успокаивать, говорил долго, но Марийка его не слушала. Положив трубку на листы чистой бумаги, склонившись на руки, она беззвучно плакала, почувствовав вдруг, что слёзы приносят ей облегчение только сейчас, сию минуту, почти через месяц после смерти Анны.

Макнув ручку в чернильницу, Мария быстро написала один абзац, другой:

Идя по дороге, мы старались наблюдать за всем тем, что там происходит и что делается вокруг. Перейдя линию фронта, на глубине 5—6 километров в тылу противника встречали финских солдат. Дальше шли по лесу и до Архангельского тракта никого не встречали. По Архангельскому тракту движение очень большое — ездят грузовые машины, возят груз и солдат, ездят на лошадях верхом и на телегах, ходят солдаты группами и в одиночку (большинство вооружённые)…

У Шелтозера мы наблюдали за движением на трёх дорогах: по дороге из Петрозаводска в Вознесенье движение большое, ходят грузовые машины с грузом и с солдатами, так и с гражданскими, ходят автобусы, возят солдат, по дороге ездят велосипедисты, вооружённые автоматами, а также без оружия и с ножами.

По дороге Шелтозеро — Матвеева Сельга и Шелтозеро — Залесье движение небольшое…

Марийка прочитала написанное, и ей оно показалось каким-то легковесным, как школьное сочинение, не хватало чёткости формулировок, чеканного военного языка. Мысли её путались, а рука продолжала строчить уже новую страницу.

Сестра, конечно, сразу узнала Анну, пошла открывать двери, открыли ей двери, и она зашла в дом, но до этого она спросила, кто живёт в доме. а когда узнала, что кроме своих никто не живёт, она пошла за мной, и мы с ней вместе пошли в дом.

Придя в дом, я увидела немного растерявшихся и обрадовавшихся родных тов. Л. Они стали спрашивать, как и откуда мы пришли и на всё ли время пришли, мы им в свою очередь отвечали так: «Значит, мы пришли из партизанского отряда, пришли на выполнение боевого задания, если можно, то мы будем жить у вас дней 5—7». Они, конечно, приняли нас очень хорошо, устроили обеих на отдых на чердаке…

Отодвинув исписанные листы, Марийка походила по комнате, поглядела во двор, где отделение курсантов спецшколы занималось отработкой штыкового боя, присела к столу, расправила финскую газету с пометками Ани, перечитала свои записи между печатных строчек, понятные лишь ей , и принялась звонить по телефону.