Анатолий Гордиенко - На пути к рассвету

После этого всё как-то враз переменилось в тесном домике, исчезла серьёзность и натянутость. Теперь тут сидели старые добрые друзья-сверстники, хотя младшей, Маше, было восемнадцать, а Юрию Владимировичу на десять лет больше.

— Ну, кто сыграет, что споём? — спросил Андропов, бережно поглаживая видавшую виды гитару, в грифе которой алел широкий шёлковый бант.

— Аня умеет, возьми гитару, девушка, — сказала Даша, подмигнув Марийке. — Давай, давай, друзей стесняться не положено.

Аня вобрала голову в плечи и опустила глаза. За чугунной решёткой дверцы плиты приплясывал огонёк, светлые пятнышки трепетали на её худеньких ногах, и она прикрыла их чёрной длинной юбкой.

— Не заставляйте, не выйдет у меня.

— Ну, ладно, скромница, отдыхай. Давайте, Юрий Владимирович, берите инструмент, как бывалоче, а я вам подпою, — улыбнулась Даша, обмахиваясь платочком.

— Ну что ж, давай, как бывалоче, Дарья Харитоновна. Сегодня Анну и Марию провожаем, потом тебя с Ниной.

Андропов умело взял несколько начальных аккордов и запел чистым бархатистым голосом:

Даша подхватила сразу, за ней Марийка, лишь Анна сидела, по-прежнему не поднимая глаз.

Потом спели «Землянку», «Синий платочек». Когда запели «Катюшу», Анна встрепенулась, тряхнула короткими косичками, отогнала какую-то свою думу и запела со всеми тихим, нежным голосом.

— Ах, как славно на душе! — воскликнула Марийка.

— А не страшно? — тихо спросил Андропов.

— Это я-то их забоялась? Они пришли на мою землю, а я забоялась? Пусть они меня боятся!

— Можно вас попросить, Юрий Владимирович? — спросила Анна.— Я о другом. Была я в нашем театре всего один разок. Привозили нас в Беломорск из Сегежи ещё в декабре, и смотрели мы «Роз-Мари». Мне так понравилась там песенка Джима, там такие слова есть: «Цветок душистых прерий»…

— Это ж Николай Рубан поёт, — вставила Даша.

Андропов, смеясь, вскочил с табуретки, картинно выставил вперёд ногу, ударил по струнам и запел.

Аплодировали дружно, азартно, так, что горели ладошки.

— А помните, как вы эту песню пели в общежитии в Сегеже? — схватила его за руки Марийка. — Хватит, отдохните, а то вон уже пот выступил, душно у нас тут от печки. Ну, вспомнили? Приходили вы тогда компанией: Коля Королёв, Сеня Зуев и девушка такая беленькая, Сеня глаз с неё не сводил, появилась она потом у нас в спецшколе. Я сначала не поверила, что вы — первый секретарь ЦК комсомола. Думала, разыгрывают нас парни, уж очень вы по-свойски как-то общались. Лицо серьёзное, правда, было вначале, а песню пели бойко, а потом опять лицо сделалось усталым. Нас тогда целый кагал собрался, со всех комнат, вы ушли, а мы ещё песни водили да прошлое вспоминали. Понравилось, как вы про свой Рыбинск рассказывали. Хорошо помню, как кто-то спросил, как быть с любовью на войне. Вы тогда сказали, Юрий Владимирович, если любовь, дескать, настоящая, большая, как лесной пожар, то никакая война её не погасит. Ещё вы говорили про бои под Москвой, про того комиссара, который крикнул: «Велика Россия, а отступать некуда!» Вот бы мне такие слова придумать…

— Клочков его фамилия, — сказала еле слышно Анна.

— И впрямь — хватит отступать, сколь можно! — выкрикнула Даша.

— Ну, вот вы как разгорячились, — усмехнулся Андропов, а затем, застегнув зачем-то верхнюю пуговицу воротничка гимнастёрки, оглядел всех пристальным взглядом.

— Верно, сколько можно? Небывалая война заполыхала с севера до юга. Такая война, что от неё солнце стало чёрным, а реки красными. Но время делает своё дело — немца можно очен-но хорошо бить, ребята! Под Москвой ему скулу своротили? Своротили! И ещё своротим. Скоро, дорогие товарищи, совсем скоро забуксует машина Гитлера. Глянем вглубь истории — поработители всегда терпели крах, рано или поздно, — будь то Римская или какая-нибудь Османская империя. Но нам не надо поздно! Мы хотим рано. Страшнее смерти — позор и неволя. Наш народ за свою историю не раз изгонял с родной земли завоевателей: половцев и хазар, татарские орды и полчища тевтонских рыцарей. Гнали мы в шею и французов, и шведов. Против свейского войска здесь, на Севере, наши предки — русские, карелы, вепсы — одной стеной стояли. И победили!

Великий Октябрь дал нашему народу крепкий молот, чтобы мы ковали своё счастье, и стальной серп, чтобы пожинать плоды его. И вот в наш чистый, молодой, цветущий сад вломились нахальные белобрысые боровы арийской породы. Голодные и жадные, бесчувственные и чванливые.

Но разбойничать всегда сподручнее с соседями, тогда как бы не так страшно, не вся вина падает на тебя. На дутую приманку Гитлера клюнули недоумковатые союзники на севере и на юге, прожорливые подпевалы, мелкие воришки, у которых руки чесались, чтобы урвать кусок нашего пирога. Связав себя с Гитлером круговой порукой кровавого злодеяния, они заслуживают такой же кары, такой же участи, как и германские орды новоиспечённого Аттилы.

Многое мне понятно, не ясно лишь одно: как можно было за столь малый исторический промежуток времени, за какие-то семь лет так оболванить народ? Даже рабочие пошли с нацистами. Печальный, позорный факт для Германии. Но не мы первыми вступили на тропу войны, не мы первыми обнажили меч. А кто пришёл к нам с мечом, тот от меча и погибнет. История совсем скоро сбросит фашистов всех мастей в свою помойную яму. И теми, кто сделает это славное дело для грядущих поколений всего здравомыслящего человечества, будут наши советские люди, наша Красная Армия, будете вы — подпольщики.

Все молчали, и в тишине слышно было, как в заливе плескались волны.

— Это есть наш последний и решительный бой, — необычно громко, неожиданно для самой себя, сказала Анна.

— Решительный, но не последний, — задумчиво добавил Андропов, и его рука пробежала по струнам. Один аккорд, другой. Сначала это был «Интернационал», потом «Вставай, страна огромная»… Но никто не пел, все сидели и слушали, притихшие, серьёзные. Даша осторожно открыла дверцу плиты, угли уже покрылись темно-оранжевым пухом и едва мерцали.

— Как бы я хотел пойти с вами, — еле слышно сказал Андропов, и гитара его заиграла снова ту, любимую:

— Ну что ж, пора и честь знать, уже час ночи. Отдыхайте, что ли…

— Да мы не станем ложиться, Юрий Владимирович, скоро потопаем на вокзал.

— Понимаю, потому и сижу с вами. Но всё же давайте прощаться. С Дашей мы увидимся. Дай руку, Мария Владимировна, да сожми крепко, вот так. А ты, Анна Михайловна, проводи меня до часового, а то ещё не выпустит.