Иван Лыков - В грозный час

— Так точно, — ответил я. — Согласно поставленной задаче.

— А почему не докладываете?

— Только что связь установили, товарищ подполковник…

— Ну ладно. — Тон у командира полка стал мягче. — Ваша задача прежняя: не пропустить фашистов в сторону Можайска. Так и передай Когану. Он-то где?

— Здесь… сидит вот… — замялся я: жаль было будить Григория Самсоновича.

— Ладно, пусть посидит.

Подполковник Курелин меня понял: было слышно, как он сказал там кому-то, может быть комиссару полка: «Умаялся комбат, дремлет…»

— Вы учтите, — продолжал комполка. — Если гитлеровцы пробьются в Гжатск, они сразу же хлынут дальше. Судя по всему, на чью-то поддержку в ближайшие два-три дня нам рассчитывать нечего. В общем, смотрите там. Мы с комиссаром на вас возлагаем большие надежды. И комбриг это же просил передать…

— Ясно, товарищ подполковник. Постараемся.

На этом наш разговор закончился. Но только я положил трубку, как Коган зашевелился и открыл глаза.

— Я что, спал? — удивился он и стал меня упрекать: — Ты почему не разбудил?

Вместо ответа рассказал ему о разговоре с командиром полка. Григорий Самсонович озабоченно выслушал, вздохнул:

— Ну что ж, будем, как говорится, стоять не на живот, а на смерть. — Посидел, подумал и стал пробираться к выходу. — Пойдем, комиссар, поближе к танкам. На вся* кий случай…

Оставив в палатке начальника штаба, мы пошли к своим машинам. У танка командира бросили на мокрую землю две охапки колючего лапника, легли на него, накрылись задубелым, как фанера, брезентом. Полежали — не спится, хотя глаза и ноют от усталости. Слышу: заворочался комбат, закряхтел. Наконец не выдержал, попросил:

— Подвигайся поближе, комиссар. Может, друг от друга согреемся. А то зуб на зуб не попадает.

Действительно, холодина ужасная. А тут еще и сверху сеет. Прижались спина к спине, через некоторое время почувствовали, что вроде теплее стало. Но не спим, обсуждаем создавшуюся на фронте обстановку, возможный сегодняшний бой.

* * *

Едва забрезжил рассвет, Григорий Самсонович с явным облегчением вылез из-под брезента. Я последовал его примеру. И вовремя мы это сделали, потому что минут через пять с западной стороны послышалась автоматная стрельба.

Подбежал командир взвода лейтенант А. Р. Колодяжный, доложил:

— Товарищ капитан, фашисты! Наткнулись на наше охранение.

— Вот они и явились, — зло сказал Коган и спросил Колодяжного: — Много их?

— Вероятно, до роты, но точно не знаю — туман…

В самом деле: висит сплошная белая муть, сквозь нее попробуй-ка что-либо разглядеть. Однако там, где располагались окопчики нашей пехоты, уже маячили какие-то неясные силуэты. И оттуда тянулись длинные строчки трассирующих пуль.

— Куда же наша пехота девалась? — недоуменно спросил подбежавший старший лейтенант Райгородский.

До выяснений ли сейчас, куда подевалась пехота. Может, действительно получила приказ на отход. Плохо вот только, что без предупреждения.

— Ну что, комиссар, начнем? — Коган решительно надвинул на голову шлемофон и побежал к своему танку, скомандовав на ходу:

— К бою!

Тотчас захлопали крышки башенных люков, рощица огласилась гулом моторов.

Я занял место наводчика в танке, командиром которого был Резван Магомедов, подключился к рации. И в ту же минуту услышал в наушниках:

— «Сосна», я — Первый. Вижу до роты противника… Это комбат докладывал на КП полка. Оттуда коротко ответили:

— Уничтожайте!

Сквозь шум эфира донеслась команда Когана:

— Вперед! По фашистам — огонь!

Танки вымахнули из рощицы, дружно ударили из пулеметов. Через триплекс хорошо видно, как заметались расплывчатые фигурки в ненавистных серо-зеленых шинелях: одни успевали раствориться в тумане, другие, получив заслуженную порцию свинца, падали.

— Дави гадов! — снова послышался в наушниках голос комбата.

— Правее! — крикнул я механику-водителю, увидев, как с десяток гитлеровцев метнулись к вырытой особняком и замаскированной елочками траншее. Тридцатьчетверка наскочила на нее, крутнулась на месте, запахивая. «Это вам за Лепель и Оршу, за Смоленск и Соловьевскую переправу!» — мелькнула у меня мысль.

В те горячие минуты боя трудно было разобрать, сколько фашистов перед нами: рота или батальон. Мы просто видели перед собой врага, атаковавшего пока еще налегке, без танков и артиллерии, нагло и открыто, упивавшегося собственной, как ему казалось, неуязвимостью, силой и победами, приведшими его сюда, на подмосковную землю. Он шел без опаски, видимо уверовав, что дорога на Москву для него открыта, что пройдет он по ней так же легко и свободно, как ходил до этого по дорогам, ведущим в столицы многих европейских государств.

Мы же знали, что позади нас пока никого нет, что резервы еще на подходе, а значит, надеяться не на кого, кроме как на самих себя, и поэтому с особым ожесточением громили ненавистного врага.

Преследование противника шло полным ходом, когда впереди, на опушке леса, вдруг как из-под земли вынырнули несколько броневиков. Видимо, и те, кто был в броневиках, тоже не ожидали встретить здесь наши танки. Во всяком случае, с минуту они как бы в растерянности суетились на опушке, не решаясь ни назад повернуть, ни продолжать идти вперед. Но вот в их движении наметился какой-то порядок. Броневики стали разворачиваться в боевой порядок, подчиняясь чьей-то команде, затем ударили из пулеметов по танкам. По броне защелкали пули. Но разве тридцатьчетверку этим возьмешь!

К броневикам рванулись несколько наших танков…

— Товарищ комиссар, пушки! — услышал я голос наводчика Магомедова, оказавшегося в этом бою в качестве наблюдателя. — Справа, на самой дороге!

Во фланг нам здоровенные немецкие битюги волокли две упряжки. Пока еще только две, а там неизвестно, сколько их будет. Главное сейчас не дать этим двум занять огневую позицию и сделать хотя бы по одному выстрелу.

Доложил комбату. Тот в ответ крикнул что-то неясное. Видимо, не понял или был слишком увлечен боем.

А битюги уже сделали резкий поворот, пушки отцепили, около них засуетилась прислуга.

Кричу механику-водителю:

— Отверни вправо! Скорость прибавь! — И заряжающему: — Осколочный!

Танк крутнулся на правой гусенице и понесся не прямо к пушкам, а в сторону, как бы в обход, к ближней окоемке леса. Расчет был такой: фашистские артиллеристы вряд ли сразу кинутся бить по идущему особняком танку, который к тому же и непонятно куда повернул — то ли делает отвлекающий маневр, то ли отступает. Они, конечно, в первую очередь поведут огонь по основной массе танков: там у них больше шансов послать снаряды строго по назначению.

Первый мой выстрел оказался неудачным: снаряд разорвался с недолетом. Сказались, конечно, спешка и малоопытность в работе с вооружением тридцатьчетверки. И все же гитлеровцы сразу почувствовали опасность с нашей стороны. Они проворнее забегали у орудий, одно из них стало разворачиваться для ведения огня по моему танку. Ну теперь — кто кого упредит.