Иван Лыков - В грозный час

Это произошло как-то незаметно даже для нас самих. Просто в один из июльских дней мы почувствовали, что враг больно уж нерешительно атакует нас, словно бы побаивается. Усилили натиск. И тут фашисты не выдержали: стали отходить — сначала медленно, огрызаясь. На десятки, сотни метров, потом на километры. Но как дорог был нам каждый такой шаг! Ведь мы шли вперед, освобождали родную землю, твердо веря в то, что отныне на нее уже никогда больше не ступит сапог фашиста.

Вместе с 32-й танковой бригадой наш полк атаковал противника на подступах к деревне Большие Маячки. Нам удалось с ходу сбить его с занимаемых позиций. Но в глубине вражеской обороны завязался жестокий бой. Продолжался он долго и стоил нам нескольких самоходок.

В том бою особенно отличился экипаж лейтенанта Савенко. Его самоходка при выполнении обходного маневра для удара по бортам перешедших в контратаку фашистских танков внезапно встретилась с «тигром». Хорошо еще, что Савенко успел заметить неподалеку овражек. Туда-то по команде лейтенанта и нырнула самоходка. Остановилась. Савенко поднялся в люке и начал наблюдать. Ему было отлично видно, как на какое-то время «тигр» тоже замер на месте, словно бы вынюхивая, куда это вдруг исчезла уже маячившая в прицеле советская самоходная артиллерийская установка. И тут же, набирая скорость, двинулся прямо к оврагу, где укрылась машина Савенко.

— Врешь, нас так просто не возьмешь! — зло выкрикнул лейтенант и приказал своему механику-водителю: — Жми вправо, по оврагу.

Проскочили метров двести, снова остановились. Развернулись. «Тигр» уже проползал стороной, подставив борт.

— Давай наверх! — скомандовал Савенко.

Механик-водитель быстро вывел машину из оврага. И тут лейтенант с близкого расстояния влепил в борт «тигра» снаряд. Тот задымил, но еще продолжал идти вперед. Грохнул второй выстрел. Теперь снаряд разбил, видимо, топливный бак. Горючее расплескалось по танку, и он запылал уже как костер.

Вдохновленные успехом, самоходчики устремились вперед. Неожиданно для противника они ворвались с фланга на позиции фашистских противотанкистов. Посеяли там панику, разметали прислугу, вдавили в землю орудия. Двигаясь дальше, наткнулись на минометную батарею. Ее постигла та же участь.

Наверное, этот дерзкий рейд продолжался бы и дальше. Но мы, понимая, что фашисты вот-вот опомнятся и тогда не миновать беды, приказали по рации Савенко присоединиться к основным силам. Лейтенант выполнил этот приказ. Мы с Луневым, находясь в это время на НП комкора, облегченно вздохнули.

Отступая, фашисты нет-нет да и переходили в контратаки. Так, например, сильный артиллерийский огонь и удар довольно многочисленной группы вражеских танков вскоре приостановили наступление наших подразделений на правом фланге 32-й бригады.

— Лунев, — приказал генерал Кириченко, — срочно перебросьте туда батарею самоходок.

Командир полка взял в руку микрофон, но связи почему-то не было. Чертыхнувшись, Лунев побежал к «виллису». Я с его адъютантом бросился следом. И вот уже наша машина, лавируя среди воронок от бомб и снарядов, понеслась по полю.

У первой же самоходки выскакиваем из «виллиса». Лунев, вооружившись гаечным ключом, стучит по броне. А я решаю посмотреть, что же происходит впереди. Но едва вышел из-за самоходки, как метрах в десяти вздыбилась земля, острая боль обожгла руку.

— Что с вами? — подбежал ко мне адъютант командира, увидев кровь на рукаве моей гимнастерки.

— Да вот с рукой… — морщась, отвечаю ему. Пытаюсь ее поднять, но не хватает сил.

— Скорее с ним в медсанбат! — приказывает адъютанту соскочивший с самоходки командир полка. — Я остаюсь здесь, поведу людей в бой.

Ранение, к счастью, оказалось неопасным. Но я все же около десяти дней пробыл в медсанбате. И все это время ругал себя за неосторожность, за то, что в такую горячую, боевую пору выбыл из строя. Одно успокаивало: дела в полку шли неплохо. В тот несчастливый для меня день Лунев успешно справился с задачей, поставленной командиром корпуса. Под его командой самоходчики быстро переместились на правый фланг 32-й танковой бригады и вместе с подоспевшей ротой тридцатьчетверок уничтожили несколько «тигров». Одного из них записал на свой личный счет М. С. Лунев. Контратака фашистов захлебнулась.

Однажды, когда я еще находился в медсанбате, ко мне приехал старший лейтенант Сапунов. Пояснил, смущенно и в то же время радостно улыбаясь:

— Мы только что вышли из боя. Вот и выкроил полчасика, чтобы тебя навестить.

— Спасибо! — говорю ему. — Ну, как там у нас?

— Да все вроде бы в порядке, — отвечает Сапунов. — Воюем. Чувствуем, большие события назревают. По всему видно, предстоит решающее наступление.

— Кто это тебе сказал? — насторожился я.

— Пока никто. Сам вижу, — спокойно говорит старший лейтенант. — Не зря же многие части отводят для пополнения. Так что торопись, Иван Семенович, а то отстанешь от полка…

«Как бы в самом деле, — подумалось мне, — не отстать от своих». Как только Сапунов ушел, я бросился к врачам. Попросил выписать меня. Те сначала ни в какую: рана, мол, есть рана, всякое может случиться, так что побудьте-ка, товарищ майор, у нас еще хотя бы недельку. Но потом все же уступили.

1 августа я снова вернулся в полк. Там действительно уже полным ходом шла подготовка к большому наступлению. Нас почти до штата пополнили самоходками. Созданы были запасы горючего и боеприпасов. В строй влились новички, многие из которых еще не бывали в боях. Сейчас с ними шла соответствующая работа. Так, например, как раз в те минуты старший лейтенант Сапунов проводил встречу прибывших воинов с отличившимися в последних боях.

— Вон в том домике они собрались, — показывая в окно, сказал Лунев.

Мне, естественно, не терпелось узнать, что же собой представляет прибывшее в полк пополнение, какое у этих бойцов настроение. И потому, не теряя времени, я направился в указанный Луневым домик.

Еще с улицы услышал там веселый хохот. Тихо, чтобы не помешать, открываю дверь. Вижу: перед собравшимися выступает лейтенант Петренко. Встречаю взгляд приподнявшегося с места Сапунова, рукой сигналю ему, чтобы не подавал команды.

В домике необычно большие окна. На фоне одного из них как-то непривычно просматривается Петренко. Дело в том, что раньше он мне казался чуть-чуть грузноватым. А тут, на свету, вырисовывается его удивительно гибкая, подвижная фигура. Лицо у лейтенанта совсем еще юное; над верхней губой только-только пробивается темный пушок. Рассказ он ведет искренне, не скрывая ни радости от удачи в бою, ни своих промахов.

— Подсобили мы нашей пехоте: дзот вражеский на ее пути разметали, — вспоминал Петренко. — И такая тут меня радость охватила: слабак, мол, он, фашист, давить его можно запросто. Думаю так, а сам поле боя оглядываю, кого бы следующего на прицел взять. И вдруг аж сердце похолодело…