Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Пустыня за окном вагона начинает отступать, появляется скудная растительность. Причудливые деревья повторяют линии выветрившихся скал, похожих на разрушенные замки. Разрушенные замки часто будут вспоминаться Вавилову в Эфиопии; на них окажутся похожими «слоны растительного мира» – гигантские баобабы, которые Вавилов встретит в конце путешествия.

Все гуще травяной покров, все чаще акации раскидывают свои зонтичные кроны. Эта саванна – степь тропиков. Здесь пасутся дикие козы, страусы, зебры, антилопы. Они держатся подальше от колючих кустарников, где прячутся, выслеживая добычу, леопарды и львы. Впереди круто вздымается Абиссинское плато, тоже похожее на старый замок. Два локомотива с трудом втаскивают на него пять небольших вагонов.

Но вот подъем взят, становится легче дышать. Дорога круто поворачивает на юг. Перед глазами путешественника цепь пологих холмов. По склонам взбираются плантации кофейного дерева; виднеются круглые хижины из прутьев, обмазанных глиной, а дальше жиденькие поля пшеницы, тэффа, ячменя, сочные луга со стадами тонконогих баранов.

Мелькает шальная мысль: а что если повременить с въездом в Аддис-Абебу? Поезд тащится туда три дня. По ночам движение прекращается. Двигаться в темноте опасно, так как местные жители, вопреки строжайшему запрету, частенько разбирают пути.

Первая ночевка – на станции Деридава. Рядом Харар – центр крупного земледельческого района. Так не сойти ли с поезда и для начала обследовать этот район?..

К моменту, когда поезд подошел к станции, решение созрело. Вавилов распрощался с попутчиками, без шума снарядил караван.

Это был риск, и он знал, что рискует. Позднее, странствуя по Эфиопии, он не раз наталкивался на воинские разъезды. Открытый лист с тисненым изображением льва и печатями императрицы Заудиту и раса Тафари действовали безотказно. Но пока у него защитной грамоты не было. К счастью, в Хараре он воинского разъезда не встретил…

Обход обширного земледельческого района занял десять дней. Твердая пшеница, полба, ячмень, тэфф, горох, нут, сафлор, кунжут, дурра – поля создавали такое впечатление, что засеяны не крестьянами, а ботаником-коллекционером.

«Всё оригинально, за что ни тронься», – записал в дневнике Вавилов.

Да, оригинально было всё! К примеру, злак тэфф, напоминающий мелкое просо, не возделывался нигде в мире, кроме Эфиопии. Причем в экономике страны тэфф играл ведущую роль: это главное хлебное растение.

Приемы обработки земли и зерна тоже оказались совершенно особыми. Нигде еще Вавилов не видел плуга в виде гвоздя; нигде не встречал, чтобы зерно не мололи, а растирали на большом плоском камне; нередко просто прогоняли по зерну скот.

Культур здесь возделывалось немного. Совсем не было плодовых и почти не было овощных, так свойственных странам Средиземноморья.

«Самое отсутствие этих шаблонов культуры Старого Света уже свидетельствует об оригинальности земледельческой культуры Абиссинии», – писал впоследствии Вавилов.

Разные нити сплетались в единый узел концепции. Он мог бы сказать, как когда-то при обследовании Гератского оазиса в Афганистане: «Направление путешествия было выбрано правильно».

Но культуры Харарского района поставили перед Вавиловым и ряд неожиданных вопросов. «Интересно отсутствие Aegilops. Эту неувязку надо расшифровать», – записал он в дневнике.

Факт был действительно странным и, главное, неслучайным: с тем же Вавилов столкнулся еще в Афганистане. Эгилопс – ближайший дикий родич пшеницы, относительно легко с ней скрещивается. Логично было полагать, что пшеница связана с ним общностью происхождения. Эгилопс – растение не редкостное. Вавилов встречал его и в Северном Афганистане, и в странах Средиземноморья. Но в Кабульском оазисе, где по его представлениям берет начало культура мягкой пшеницы, эгилопса обнаружить не удалось. И вот теперь его не оказалось в Эфиопии, где сосредоточен основной потенциал генов твердой пшеницы.

«Из общих фактов, – записывает он в дневнике, – надо отметить отсутствие родоначальников и диких родичей <���…>.

Еще всё это надо проверить <���…>, но факт в общем очевиден и очень важен для философии».

Он чувствовал, что за этим кроется важная закономерность. Мысль эта мучила его потом два дня пути до Аддис-Абебы и еще два месяца странствий по Эфиопии.

В Хараре работала почта. Вавилов отправил тридцать посылок и несколько писем.

Аддис-Абеба – цветок весны. Круглые приземистые домишки тонут в эвкалиптовом лесу. Прежде столица Эфиопии кочевала каждое столетие. Вырубив окрестные леса, жители бросали ее и строили город в другом месте. Но вот в конце XIX века французская миссия завезла в Эфиопию эвкалипт. Император Менелик II сумел по достоинству оценить пришельца из далекой Австралии. Он приказал насадить эвкалипты, ввел строгие правила вырубки. Нужда переносить столицу отпала. Быстрорастущие великаны молчаливо говорили о том, что может значить для страны интродукция растений, привезенных из-за моря-океана.

Добиться приема у раса Тафари – наследника престола, будущего императора Хайле Селассие I, – оказалось непросто. Издалека-далёка снова помогла добрая фея – маркиза де Вильморен. «Париж что-то телеграфировал в Аддис-Абебу. И неожиданно французский посол взялся хлопотать перед Правительством Эфиопии о разрешении заниматься исследованием» [361].

Рас Тафари, фактический правитель страны, принял Вавилова и с интересом слушал о цели его экспедиции. Правда, когда Николай Иванович стал говорить об эфиопской пшенице, тот покачал головой и сказал, что пшеницы в его стране плохие. Он удалился во внутренние покои и вернулся с початками кукурузы.

– Вот это пшеница! У нас такой нет.

Беседа текла непринужденно. Помогло то, что Вавилов был не первым ботаником, явившимся в Эфиопию собирать культурные растения. Тремя годами раньше здесь побывал Хэрри Харлан, американский знаток ячменя, с которым Николай Иванович поддерживал переписку, обменивался изданиями, образцами растений. Рас Тафари хорошо помнил Харлана и был обрадован, когда Вавилов передал от него привет. Он с похвалой отозвался об американце и проникся еще большим расположением к русскому гостю. Открытый лист обещал выдать в ближайшее время и тепло распрощался с визитером.

Словом, аудиенция прошла наилучшим образом. Но бюрократическая машина в глухой африканской стране была еще менее поворотлива, чем в Европе.

Пока суд да дело, Вавилов обследовал окрестные деревни, ходил по базарам, вникал в особенности местных традиций, государственного и общественного строя Эфиопии. В дневнике торопливо записывал: «Ни регистра, ни кодекса законов, ни нормальной оплаты администрации страна не имеет. 10–11 миллионов населения существует без аграрного] кодекса. Земля принадлежит прежде всего господствующей этнической группе – амхара, их 2,5–3 милл[иона]. Галла, сомалийцы работают на амхарийцев. Мелкой собственности] нет. Рабство фактически не ликвидировано, хотя Эф[иопия] входит членом в Лигу Наций. Это комическ[ая] сторона бытия. Черты самой исключительной примитивности в организации страны еще сохраняются здесь, пожалуй, как нигде» [362].