Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

«Не могу умолчать о другой теперешней несправедливости, постоянно угнетающей мое настроение. Почему мое сословие (духовное, как оно называлось раньше), из которого я вышел, считается особенно преступным? Мало того, что сами служители церкви подвергаются незаслуженным наказаниям, их дети лишены общих прав, напр., не допускаются в высшие учебные заведения. Прежнее духовное сословие, как среднее во всех отношениях – одно из здоровых и сильных. Разве оно мало работало на общую культуру родины? Разве наши первые учителя жизненной правды и прогресса, Белинский, Добролюбов, Чернышевский и другие, не были из духовного сословия? Разве наше врачебное сословие до революции не состояло, вероятно, на 50 процентов из б. лиц духовного сословия? А разве их мало в области чистой науки? И т. д. Почему же все они причислены к какому-то типически-эксплуататорскому классу? Я – во-первых, свободный мыслитель и рационалист чистой воды, а во-вторых, никогда не был никаким эксплуататором – и, будучи продуктом моей первоначальной среды, я вспоминаю однако мою раннюю жизнь с чувством благодарности и за уроки детской жизни и за мое школьное образование. О нашем государственном атеизме я считаю моим долгом говорить моему Правительству и потом, принципиально и пространно».

В одном из писем слышен вопль недоумения и страдания: «Как понять это? Зачем это? В такой обстановке опускаются руки, почти нельзя работать, впадаешь в неодолимый стыд: “А я и при этом благоденствую”».

В такой обстановке «благоденствовал» и Вавилов.

Разница между двумя академиками была в том, что у Николая Ивановича не было охранной грамоты Ильича.

Герман Мёллер приехал в Советскую Россию осенью 1933 года – не на несколько месяцев, как Бриджес и другие иностранцы, а навсегда.

Годом раньше, после генетического конгресса в Итаке, он выехал в Германию – по стипендии Фонда Гуггенхайма, финансировавшего стажировку американских ученых за рубежом. В пригороде Берлина Берлин-Бухе располагался

Исследовательский институт мозга Оскара Фогта; отделом генетики и биофизики в нем руководил Н.В. Тимофеев-Ресовский, выходец из России, ученик Н.К.Кольцова и С.С.Четверикова. Тимофеев был одним из первых ученых, указавших на то, что открытое Мёллером мутагенное действие рентгеновских лучей может быть опасным для человека, в частности для врачей-рентгенологов.

Совместная работа и близкое общение Мёллера и Тимофеева доставляло обоим огромное удовольствие. Тимофеев подумывал о работе в США, но Мёллер рассказывал ему, как загнивает американский капитализм после биржевого краха 1929 года, как сокращаются ассигнования на науку, как закрываются научные центры и лаборатории… Тимофеев-Ресовский не стал искать места в Америке.

Тут грянуло 30 января 1933 года: к власти пришли нацисты. Мёллер стал свидетелем поджога Рейхстага, чудовищного судилища над болгарским коммунистом Георгием Димитровым, разнузданной кампании против евреев…

Ночью 15 марта группа молодчиков ворвалась в Институт Фогта, учинила разгром и повальный обыск. Мёллера увели, но на следующий день отпустили. Разбойные акции гитлеровцев для Мёллера были наглядным подтверждением «общего кризиса капитализма». Упования на прогресс и лучшее будущее человечества он еще теснее увязывал с «первой страной социализма».

Когда Вавилов, на пути из южноамериканской экспедиции, остановился в Берлине, разговор у них был конкретный. Николай Иванович предложил Мёллеру возглавить Отдел проблем гена и мутаций в Институте генетики. Тот сразу же согласился. После того как Вавилов уладил дипломатические, визовые, административные формальности, Мёллер приехал в Ленинград.

Николай Иванович чувствовал себя именинником: заполучить такого орла мировой генетики многое значило! По его предложению Мёллер был избран членом-корреспон-дентом Академии наук.

В следующие годы в лаборатории Германа Германовича (так он просил себя называть) прошла научную школу плеяда талантливых учеников. В их числе будущие выдающиеся генетики Иосиф Абрамович Рапопорт и Раиса Львовна Берг.

В ее мемуарной книге «Суховей» названы еще несколько учеников Мёллера, весьма перспективных, но погибших на войне.

Юлий Керкис вспоминал, что Мёллер, «будучи, с одной стороны, человеком крайне левых убеждений, а с другой – исключительно эмоциональным и живым, старался при каждом удобном случае поделиться переживаниями с окружающими его людьми. <���…> Мёллер очень не любил одиночества, он всячески стремился проявить свою активность везде, где считал это возможным для себя. Делал он это с позиций искреннего друга Советской власти, увидевшего своими глазами все “прелести” начинающегося фашизма в Германии. <���…> Многие искали с Мёллером контактов, причем для всех он находил время. Мёллер тяготился плохим знанием русского языка (по-английски и по-немецки говорили у нас тогда немногие) и активно искал общество, с которым он мог общаться на родном языке. Такое общество, кроме всегда очень занятого Вавилова, он нашел в лице тогдашней сотрудницы ВИРа Елены Карловны Эмме» [693].

Е.К.Эмме, как мы помним, была на крючке , как и Керкис. Надежно же обложили сталинские соколы заморского орла\

Ю.Я.Керкис: «Вавилов был с Мёллером предельно близок. Он хорошо понимал, что эта общительность Мёллера не будет нравиться органам надзора, но <���…> не считал нужным и возможным как-либо ущемлять Мёллера в свободе поведения. Это же относилось и к повышенному интересу Мёллера к женскому полу. В семье у него явно что-то не ладилось, и он искал выхода своему темпераменту на стороне. В конце концов он нашел его в лице милой девушки-англичанки, принятой Вавиловым на работу в качестве секретарши и машинистки для Мёллера. Вся эта ситуация не вызвала никаких волнений ни у Вавилова, ни у меня, так как Мёллер был с нами обоими вполне откровенен, не исключая своих личных дел. Меня и Вавилова это даже несколько шокировало и удивляло. Но таков был Мёллер со своей поражавшей всех прямотой, эмоциональностью и темпераментом».

В семье Мёллера не просто «что-то не ладилось». Увлеченный наукой, он в свое время не заметил, как у жены завязался роман с его учеником из Аргентины, Офферманом. Когда тайное стало явным, Мёллер был потрясен и даже покушался на самоубийство, – его чудом удалось спасти. Он не удалил Оффермана, а сделал его своим ассистентом и вместе с женой и сыном привез в Россию. Потому и искал «выход своему темпераменту».

Страна победившего социализма вблизи оказалась не такой, какой виделась издалека. Не умея и не желая сдерживать свои эмоции, Мёллер бурно реагировал на все несуразности, с которыми сталкивался.