Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Такое признание потрясло Грэхема до глубины души. Евреев-отказников в Советском Союзе клеймили как изменников, продавшихся «сионистам» и иным врагам социалистического отечества. На Западе им сочувствовали, боролись за их право на эмиграцию. Грэхем упоминает, что он сам принимал в этом участие и в Москве встречался с отказниками.

Не в этом ли разгадка сочувственных высказываний Трофима Денисовича о евреях-отказниках? Можно не сомневаться, что контакты Грэхема в Москве отслеживались, его встречи с отказниками были зафиксированы. Можно так же не сомневаться, что Лысенко не просто так ушел из-за стола, а потом вернулся. Видимо, звонил своим кураторам, узнал от них, что американец сочувствует отказникам, и получил добро на то, чтобы сыграть на этой струнке.

Трофим Денисович был малообразован, но не глуп. Я думаю, что он был по-распутински умен и хитер, обладал актерскими способностями, умело играл роль большего простачка, чем был на самом деле.

Зная, что не может одолеть генетиков в научном споре, Лысенко избрал в качестве главного «аргумента» политический шантаж и дискредитацию оппонентов как врагов советского режима.

Впрочем, избрал здесь слово неточное: выбора у него уже не было. Дабы подкреплять громкие обещания рекордных урожаев «на тысячах гектаров колхозных и совхозных полей», нужны были факты, а их не было. Их приходилось подтасовывать, фальсифицировать. При односторонней поддеряске партии и правительства это сходило с рук, но поддержка власти – вещь ненадежная. Сегодня она есть, а будет ли завтра? На карту было поставлено всё: и репутация подающего надежды ученого, которую он успел завоевать своими первыми работами, и материальное благополучие, и – главное! – доверие партийного руководства, от которого зависело всё. Интерес власти к своей персоне, к своим начинаниям и обещаниям надо было все время подогревать, чтобы он не угас.

В интервью газете «Социалистическое земледелие», не случайно опубликованном 7 ноября 1935 года, в день Октябрьской революции, Лысенко поделился «заветной мечтой»”.

«Мы сейчас начинаем, хотя в небольшом масштабе, работу по превращению озимых сортов пшеницы, ржи и ячменя в яровые не путем яровизации (при которой изменяются соответственно требованиям растений внешние условия), а путем изменения требований самого растения, то есть путем переделки природы растения (без гибридизации) из озимого в яровое. Ту же работу будем проводить по превращению яровых в озимые, длиннодневных в короткодневные, а короткодневных в длиннодневные. Все наши теоретические предположения и весь побочный [!] фактический материал, который нам известен, говорят за то, что задача эта, сулящая огромные перспективы для селекции, вполне разрешима» [712].

Два ключевых слова поставлены в скобки, но в них главное: без гибридизации.

Получение новых форм путем гибридизации – это генетика. Без гибридизации – мичуринское учение. В лысенковской трактовке, конечно. Это не наука, а знахарство. Ведь что значило превращать озимые формы в яровые и наоборот без гибридизации — по теоретическим предположениям , неизвестно откуда явившимся? Лысенко объяснял, что если поздней осенью, перед самым выпадением снега, высеять яровые формы, то небольшая их часть удачно перезимует и на следующий год даст семена. Если теперь эти семена высеять несколько раньше, то произойдет то же самое. Так можно дойти до срока посева обычных озимых. Яровые превратятся в озимые.

При работе с чистопородными сортами добиться этого невозможно. Если у Лысенко действительно был побочный фактический материал , то либо в посевах ярового сорта имелась примесь озимых, либо они появились при расщеплении нечистопородных (гетерозиготных) форм. Зимний холод действовал как фактор отбора: яровые погибали, небольшая примесь озимых сохранялась.

Теорию чистых линий Лысенко отверг как реакционную и классово враждебную. Чистопородность материала им не проверялась. Он постулировал, что холод закаляет яровые растения, закалка переходит по наследству, и через два-три поколения яровые превращаются в озимые.

«Если бы мы имели время обозреть многочисленные попытки, сделанные за последние сто лет для восстановления учения Ламарка, – писал Томас Хант Морган, – то эта история показала бы слабость и ничтожество одной попытки за другой, подлинный бред ошибочной логики, недостаточных доказательств, различного рода погрешностей и неудержимых сенсаций».

«Попытки возрождения ламаркизма на фоне биологии звучат так же, как если бы были сделаны попытки восстановить представление о том, что не земля вращается вокруг солнца, а солнце вокруг земли, – писал академик М.М.Завадовский. – Представьте себе в наш век культурного человека, который бы выступил в печати со святым наивным утверждением, что, “как он сам убедился”, солнце вращается вокруг земли».

Таким и было утверждение Лысенко – не святое и не наивное, – что осенний посев превращает яровые формы в озимые, а все несогласные с этим – идеалисты, реакционеры, морганисты, враги социализма и советской власти. Для большей убедительности на них обрушивалась лавина ловко подобранных цитат из Дарвина, Тимирязева, Мичурина, которыми Трофима снабжал Презент.

Так создавалось «мичуринское учение».

Сознавали ли «мичуринцы», как далеки их взгляды от подлинных взглядов Мичурина? Когда я писал свою первую книгу о Вавилове, я был уверен, что сознавали. Теперь я в этом сомневаюсь. Допускаю, что они могли искренне считать себя продолжателями дела Мичурина, вдохновляться его примером, черпать в его успехах уверенность в своей правоте.

Мы видели: главные достижения Мичурина были связаны с гибридизацией географически и биологически отдаленных форм, что помножалось на его чутье, упорство, изобретательность, невероятное трудолюбие. Но элементы ненаучности , по деликатному выражению Вавилова, были частью его наследия. Это нападки на гороховые законы, недовольство якобы зажимающей его официальной наукой, переделка наследственности путем «воспитания». Отделить одно от другого непросто. Мичурин был цельной личностью, его недостатки были продолжением его достоинств, заблуждения были неотделимы от прозрений. «Ценность выведенных им сортов и ценность Ивана Владимировича самого как труженика» (Н.И.Вавилов) не умалялась его заблуждениями. Но его благоприобретенные признаки , нажитые подвижническим трудом, интуицией, талантом, не могли перейти по наследству даже к самым ярым «мичуринцам».

Сделав ставку на научно несостоятельную часть наследия Мичурина, они противопоставили себя классово враждебной, формальной генетике.