Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Вот об этом убежденном враге Советской власти я и считаю своим долгом довести до сведения следствия на предмет принятия соответствующих мер.

Лобов. 21 марта 1941 г. г. Москва» [835].

О Лобове в деле есть короткая справка: год рождения 1899, уроженец деревни Дубровка Тульской области, русский, бывший член ВКП(б), в октябре 1939 года был осужден на три года высылки.

Непонятно, как в 1941 году он оказался во внутренней тюрьме НКВД. Если бы был привлечен по новому делу, то об этом было бы указано; если нет, то должен был отбывать ссылку в Сибири, на Урале или еще где-то.

Я.Г.Рокитянский высказывал подозрение, что «Лобов в камере выполнял задание следователей и провоцировал Вавилова на политические высказывания» [836].

В том, что к Вавилову подсаживали соглядатаев, можно не сомневаться. В архивном «Деле Вавилова» должны быть их доносы. Но эта часть Дела Вавилова не была рассекречена.

Одно то, что составители книги «Суд палача» смогли опубликовать донос Лобова, говорит о том, что он не был подсадной уткой. Донес по велению сердца, из лучших, так сказать, побуждений.

На допрос Лобов был вызван 24 апреля – более чем через месяц после доноса. Допрашивал не Хват, а некий лейтенант госбезопасности Морисов. Всплыли новые подробности, позволяющие заглянуть в мир мыслей и чувств узника Николая Вавилова:

«Говоря о положении ученых в Советском Союзе, ВАВИЛОВ клеветнически утверждал, что у нас в стране, якобы, “зажимают” подлинных тружеников науки и дают ход лжеученым, в числе которых он назвал ЛЫСЕНКО, ЦИЦИНА и академика ВИЛЬЯМСА.

Заслуживает внимание быть отмеченным характерное, явно отрицательное отношение к ряду крупнейших советских академиков, которое он, ВАВИЛОВ, неоднократно высказывал в беседах со мной. Так о МИЧУРИНЕ он отзывался только как об “опытном” практике, ничего подлинного с наукой не имеющем. ВИЛЬЯМСА он считал за ученого средней величины, сумевшего ловко приспособиться к советской системе. МАРРА он признавал “безусловно талантливым, создавшим остро и блестяще лингвистическую теорию яфетических языков, но приспособившего эту теорию в угоду советской власти к марксизму, что снижает цену этой теории”. Говоря о ТИМИРЯЗЕВЕ, ВАВИЛОВ отдавал ему должное, как теоретику, блестящему популяризатору ДАРВИНА, но подчеркивал “угодническое служение коммунизму, которое ТИМИРЯЗЕВ принял, не рассуждая”»(сохраняю стиль документа. – С.Р.).

И чуть дальше:

«Возвратившись однажды с допроса, он рассказал мне, что его допрашивали по поводу связей с БУХАРИНЫМ. “Я им ничего не сказал о своих связях, так как у меня их не было с БУХАРИНЫМ”. “Однако, – продолжал далее

ВАВИЛОВ, – я очень высоко ценил БУХАРИНА, как политического руководителя, и в этом вопросе я хочу быть порядочным и честным человеком и не могу класть пятно даже на мертвого, о котором я ничего плохого не знаю”».

«ВАВИЛОВ однажды мне заявил, что уже куда бы не шло, следователя он давно бы удовлетворил и не мучил себя, если бы не был уверен, что его показаниями интересуются некоторые высокие инстанции. А дать в руки этих инстанций подобный документ – значит “сложить голову на плаху”» [837].

Не в этом ли секрет столь долгого противостояния?

Хвату нужно было сложить голову Вавилова на плаху . Признаний в антисоветских настроениях и даже во вредительстве для этого было мало. Требовалось заставить Вавилова признать свою руководящую роль, назвать тех, кого он лично вовлек и кем руководил . Ранее названных Яковлева, Муралова, Мейстера было недостаточно: по сценарию Вавилова, они вовлекли его , а не он их. К тому же они давно были расстреляны, а Хвату требовалась свежая кровь.

Имена якобы вовлеченных Вавиловым в антисоветскую организации давно были известны НКВД, некоторых уже арестовали, добились от них «признательных» показаний о себе и о Вавилове как об их главаре . Чтобы завершить следствие, Хват должен был заставить Вавилова всё это признать. Ведь по изуверской теории генерального прокурора Вышинского, личное признание обвиняемого – царица доказательств.

Когда в ВИРе, наконец, официально объявили об аресте директора, надо было провести общее собрание, на нем одобрить акцию, осудить вредителя и врага народа, а также благодушных ротозеев и возможных сообщников , принять приветствие партии и правительству…

Пока Шлыковы витийствовали на трибуне, в зале царила непроницаемая тишина. Люди сидели подавленные, с постными непроницаемыми лицами, пряча глаза.

Слово, из заднего ряда, попросил Ефрем Сергеевич Якушевский.

Он высказал убеждение, что академик Вавилов арестован по ошибке, она скоро будет исправлена, он вернется в Институт. «Надо не иметь совести, чтобы плохо говорить о Николае Ивановиче» – такими словами он закончил короткое выступление.

Ошибка?

Но ведь органы не ошибаются !..

Когда он возвращался на свое место, на него смотрели, как на обреченного. С удивлением, с ужасом, с сочувствием, кое-кто с тайным злорадством. На такие высказывания – открыто, с трибуны – давно уже никто не отваживался…

Якушевский был сыном крестьянина. Не украинского, как Лысенко, а белорусского, как Хват. Ближайшая начальная школа была в пяти километрах от его деревни, средняя – в 30 километрах. Он успешно их окончил, а затем единую трудовую школу второй ступени. В 1922-м поступил в Петроградский университет. Побывав на лекции Н.И.Вавилова, он перевелся в сельскохозяйственный институт (ЛСХИ).

Окончив, работал в ВИРе – лаборантом, затем младшим, затем старшим научным сотрудником. Стал знатоком важной кормовой культуры сорго, особенно ценной в районах, где много солнца и мало воды. Летние месяцы проводил на опытных станциях ВИРа – сухумской, кубанской, майкопской. Работал под руководством Жуковского, Кулешова, но главным своим учителем считал Вавилова.

Как ни странно, выступление сошло ему с рук. Он продолжал работать со своей излюбленной культурой. Стал лучшим знатоком сорго, вывел около 30 продуктивных сортов.

Он прожил долгую жизнь, этому способствовала чистая совесть. Скончался в 1989-м, в 87 лет. Разбирая его бумаги, близкие нашли выписку из Иоганна Фихте: «Я – жрец истины, я служу ей, я обязан сделать для нее всё – и дерзать, и страдать. Если бы ради нее я подвергался преследованию и был ненавидим, если бы я умер у нее на службе, что особенного я совершил бы тогда, что сделал бы сверх того, что я просто должен был сделать?»

Когда Хват, наконец, составит, а начальство утвердит Обвинительное заключение , последней строкой в нем будет: «Вещественных доказательств по делу нет» [838].