Майкл Ондатже - Английский пациент [litres]

Но – уже по-другому. В ее пении не ощущалось страсти шестнадцатилетней девочки, но виделись робкие щупальца света, простирающиеся от застолья в сомкнувшуюся по кругу тень. Песня словно была в рубцах и шрамах – будто уже потеряла надежду на то, о чем поется. В ней звучал опыт всех пяти лет, которые предшествовали этому вечеру в 1945 году двадцатого столетия, когда Хане исполнился двадцать один год. Это был голос усталого путника, одинокого перед испытаниями. Новый Завет. В песне не чувствовалось уверенности. Лишь один голос встает против сил власти. Все разрушено вокруг, остался только он. Песня огоньков, горящих в раковинах садовых улиток. Караваджо понял: Хана пела о том, что было в сердце сапера.

По ночам в палатке они иногда молчали, а иногда разговаривали. Не знали, что произойдет, чье прошлое выплывет из памяти и обнажится – или каждый будет вспоминать о своем. Он чувствовал близость ее тела и ее шепот, когда головы покоились на надувной подушке. Кип настоял на том, чтобы пользоваться этим западным изобретением, потому что был просто очарован им, и каждое утро послушно выпускал воздух и складывал подушку втрое. Привык выполнять эту процедуру и делал ее на всем пути от юга к северу Италии.

В палатке Кип кладет голову девушке на грудь. Он расслабляется, когда Хана почесывает его кожу. Или когда его губы сливаются с ее, рука лежит у него на животе.

Она напевает или мурлычет про себя. В темноте палатки молодой мужчина кажется наполовину птицей: в его теле есть легкость пера, на запястье – холодный металл браслета. Окольцованная, но свободная птица.

В темноте он двигается медленно, не так, как днем, пробегая взглядом по всему случайному и временному. По ночам его охватывает оцепенение. Не видя глаз, девушка не может достучаться до него и тыкается во всех направлениях, как слепой котенок. Ей хочется понять, узнать, чем он дышит, – словно увидеть сердце и ребра сквозь кожу. Он выразил ее печаль, как никто другой. Теперь она знает странную любовь, которую сикх испытывает к старшему брату, постоянно попадающему в опасные ситуации. «Тяга к странствиям у нас в крови. Вот поэтому ему так трудно в тюрьме, и он может убить себя, только чтобы вырваться оттуда».

Разговаривая по ночам, они путешествуют в его страну пяти рек [95] Пенджаб – то же самое, что и Панджаб, или Пятиречье. . Сатледж, Джелам, Рави, Чинаб, Биас [96] Реки, давшие название Пенджабу, рождающиеся в Гималаях. . Он ведет ее в гурдвару [97] В переводе – «дверь гуру (учителя)». Так называются сикхские храмы. , сняв с нее туфли, и наблюдает, как девушка омывает ноги, мочит голову. Этот великий храм, в который они пришли, был возведен в 1601 году, осквернен в 1757-м – и сразу же построен заново. В 1830 году его украсили золотом и мрамором.

«Если я приведу тебя сюда на рассвете, над водой все будет окутано туманом. Потом он поднимается вверх, открывая храм свету утренней зари. Ты услышишь гимны святым – Рамананду, Напаку [98] Легендарный гуру Напак – основатель учения сикхов, выступивший с проповедью его основ на рубеже XV–XVI вв. и Кабиру [99] Поэт и просветитель Кабир (мусульманин), тщательно ознакомившись с учением индуизма, выступил с проповедью единого общего индомусульманского бога в XV в. . Поют в центре храма. Ты слышишь песни, вдыхаешь запахи фруктов, доносящиеся из окружающих садов – гранаты, апельсины. Храм – убежище в потоке жизни, доступное каждому. Корабль, который преодолел океан невежества».

Они проходят в ночи через серебряную дверь к алтарю, где под балдахином из парчи лежит священная книга «Грантх Сахиб» [100] Содержит заповеди и проповеди, гимны и песни первых сикхских адептов, начиная от Напака. . Рейджи поют тексты из этой книги. Играют музыканты. Поют с четырех утра до одиннадцати вечера. Книгу открывают наугад, выбирают строку, с которой можно начать, – и в течение трех часов до того, как туман поднимется и откроет Золотой Храм, голоса поющих сплетаются и расплетаются с голосами не прерывающих чтения.

Кип ведет ее дальше, где у пруда рядом с деревом расположена гробница, в которой похоронен Баба Гуджхаджи, первый маханта [101] Настоятель. этого храма. Дерево суеверий, которому четыреста пятьдесят лет.

«Моя мать приходила сюда, чтобы привязать ленточку на ветку и попросить у дерева сына, а когда родился мой брат, пришла снова, чтобы оно благословило ее на второго. По всему Пенджабу растут священные деревья и текут волшебные реки».

Хана молчит. Он понимает, что в ней уже ничего не осталось после потери ребенка и веры. Ощущает всю глубину пугающей черной пропасти в ее душе. Старается вызволить ее из долгих ночей печали: сначала не стало ребенка, потом – отца.

– Я тоже потерял человека, который был мне дорог, как отец.

Но она знает, что мужчина, находящийся сейчас рядом с ней, – заговоренный. Он вырос в другом мире, и ему легко будет обрести свою веру и найти замену потере, о которой говорит. Есть люди, которых разрушает несправедливость, а есть те, что сохраняют стойкость. Если спросить его о жизни, Кип скажет, что у него все отлично, – несмотря на то что брат томится в тюрьме, друзья погибли, а сам он смертельно рискует каждый день.

Такие люди бывают удивительно добрыми, но и ужасающе непробиваемыми одновременно. Кип мог целый день находиться в яме, обезвреживая бомбу, которая способна убить его в любую минуту, мог вернуться домой опечаленным, похоронив друга, но какие бы испытания ни настигали, у него всегда есть решение и выход. А у нее не было – Хана ничего не видела в будущем. Перед ним лежали разнообразные карты судьбы, и в храме Амритсара [102] Амритсар (в переводе – «пруд нектара») – город, где находится Золотой Храм сикхов. Расположен в 50 км к востоку от бывшей столицы Пенджаба – Латора, «индийского Парижа», как его иногда называли. приветствовали все вероисповедания и классы, и все ели вместе [103] В качестве символа освобождения от оков касты гуру Напак ввел принцип общей кухни и совместной трапезы («лашара») – все равны, все едят одно и то же рядом друг с другом в гурдварах. . И ей бы разрешили положить деньги или цветок на простыню, расстеленную на полу, а потом присоединиться к их протяжному пению.

Она бы очень хотела этого, ибо истинной природой, подлинной сущностью ее натуры была печаль.

Кип разрешил бы войти в любые из тринадцати ворот его характера, но она знала, что в случае опасности никогда не попросит ее помощи, напротив: создаст вокруг себя пространство, запретную зону – и не допустит туда никого. Таков был его талант.

– Сикхи, – говорил он, – отлично разбираются в технике. У нас есть таинственная близость… как это сказать?