Чарльз Грабер - Добрый медбрат

Шансы того, что Чарльз подойдет, были невысоки, но на кону стояла жизнь человека, и Рони уже дала обещание, хоть и не понимала всех его последствий. В тот вечер, когда она попросила друзей помолиться вместе с ней, она не сказала им, за что они молились или за кого. «Нужно было держать это в тайне, – сказала она, – к тому же не всех можно попросить помолиться за серийного убийцу».

В каждое равноденствие преподобная Рони и ее единомышленники – кельты-христиане – проводили неделю в духовном друидском приюте рядом с горами Поконо. Для нее это был важный духовный период, время танцев вокруг костра, медитации перед иконами, размышлений среди полноразмерной реконструкции Стоунхенджа и необъятных полей Пенсильвании. Каждое утро она ходила по жесткой земле между стеблей кукурузы, повторяла свои молитвы под высоким голубым небом, впитывала древнюю мудрость и искала знаки. Именно тогда она почувствовала вибрацию.

Это, разумеется, был мобильный телефон – в таких местах уважают тишину, поэтому она поставила его в режим вибрации, – и Рони сразу поняла, что произошло. Ее молитвенная группа тоже. На самом деле целый приют понял, что произошло. Она не может объяснить почему, она им никогда ничего об этом не рассказывала – но они почувствовали и заплакали, потому что поняли. А она подумала: этому суждено было произойти.

Она заплакала во время нашей беседы, испортив свой макияж, потому что вспомнила, что, когда шесть антигенов Чарльза из шести идеально подошли, – это было равносильно выигрышу в лотерею. Она стерла слезы салфеткой из «Старбакса». «Честное слово, мы думали, что это чудо», – сказала она. Впереди были еще тесты, рентгены, томографии – анализы на аппаратах, которые не отправишь в тюрьму по почте. Но это было ничто по сравнению с этим лучом света во тьме, знаком божественного провидения.

«В то время я не подозревала, что это только начало, – вспоминает она, – но когда я сказала Джонни, он только покачал головой. Он знал, что мы открыли банку с червями».

Офис государственного защитника в штате Нью-Джерси – четырехэтажная шоколадная плитка с маленькими комнатами, кустарниками на территории и трехсотфунтовыми женщинами в огромных футболках с птичкой Твити, курящие ментоловые сигареты рядом со стеклянными дверьми. В кабинетах наверху – нервно ждущие под желтыми ртутными лампами и дырка в плексигласе, в которую можно просунуть рот и вежливо прокричать, объявив о себе. Кабинет Джонни Мэска находился в задней части зданния – он был одним из немногих, в котором были одновременно и окна, и дверь. Со своей серой бородкой, как у Измаила, и широкими львиными чертами лица, государственный защитник округа Сомерсет напоминал ветхозаветного Джеймса Эрла Джонса [10]и говорил соответствующим властным баритоном. «Кто-то, – сказал он, – пытается испортить этот донорский акт». Спустя почти три года представления интересов самого знаменитого серийного убийцы в истории Нью-Джерси Мэск устал. Управлять юридической стороной донорства его клиента тоже было непросто. «Я пообещал попробовать обеспечить успешность предприятия, – вздохнул он, – но кажется, что нами манипулируют». Мэск сморщился и покачал головой по поводу мысли, которая уже становилась старой. «В общем, мне кажется, что никто особенно не мотивирован помочь с этим серийному убийце».

Суд округа Лихай

Аллентаун, Пенсильвания

20 марта 2006 года

Аллентаун – это бедный сталелитейный город, живущий в руинах богатого; его центр – огромное, церемониальное публичное пространство, украшенное импортным камнем, высокими колоннами и сумасшедшими, ищущими жестяные банки; теперь к ним присоединилась небольшая толпа семей в темных официальных одеждах с маленькими синими стикерами на лацканах, гласящими, что они – жертвы «ангела смерти».

Старое здание суда выглядит пустовато – часть замороженного проекта по реновации, – и семьи ведут через пугающие комнаты, разобранные до каркаса, и комнаты с хромированными зелеными шкафами, вверх по лестнице и через коридоры, освещаемые лампочками. В конце дороги – удивительно светлый зал суда в итальянском стиле. С дорогой позолотой, великолепием рококо и мрамором, каждый фунт которого купили на деньги сталелитейной промышленности. Потолок высотой в 12 метров покрыт филигранно выполненными концентрическими кольцами и украшен люстрой в виде медузы, под которой сидит судья за огромным столом, украшенным федералистскими лампами и ограждением, таким же изысканным, как оборотная сторона двухдолларовой купюры.

Руки Чарли закованы в наручники напротив его мошонки, ноги скованы кожаными кандалами, что производит впечатление, словно он невероятно опасен физически. Разумеется, нет, уж точно не в таком контексте, но эффект таков, что, возможно, впервые в жизни Чарли Каллен выглядит так, как вроде должен выглядеть серийный убийца. Кажется, что, если бы округ Лихай мог надеть на него намордник и пристегнуть к тележке, это уж точно сделали бы. Так уж вышло, что Чарли даст такую возможность.

После всех разговоров о том, как Каллен чувствителен к чужим страданиям, можно подумать, что он будет вести себя здесь безупречно, особенно учитывая, что его единственное оставшееся действие – донорство почки – общественность принимала все еще неоднозначно. По крайней мере, не ожидалось, что он будет мучить семьи, мешать их горю и настраивать против себя. Но, как ни странно, именно это он и сделал. Каллен начал с того, что по памяти воспроизвел заявления судьи Уильяма Платта, которые тот сделал перед прессой.

«И по этой причине, Ваша честь, – сказал Каллен, – вы должны снять с себя полномочия».

«В вашем ходатайстве о самоотводе отказано», – сказал судья Платт.

«Нет-нет, Ваша честь, – прервал его Каллен, – вы должны, должны снять с себя полномочия. Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия».

«Если вы продолжите, вам вставят кляп и ограничат движения», – предупредил его судья. Но Чарли кричит поверх его слов: «Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия! Ваша честь, вы должны снять с себя полномочия! Ваша честь…»

Зал суда – прекрасный зал, но для суда не очень подходит. Чарльз Каллен заполнил его целиком. Семьи ждут, держа свои бережно приготовленные заявления у груди, а Каллен выкрикивает свое – десятый раз, тридцатый, сороковой. Он не остановится, поэтому офицеры суда его хватают. Они надевают на него специальную маску, которая не позволяет задержанному плевать в тех, кто его задержал, но шум продолжается.

Они оборачивают маску полотенцем и заставляют Каллена сесть, крепко завязывая полотенце у него за головой, чтобы осталось только мычание – словно человек кричит в подушку, пока семьи жертв пытаются читать судье свои заявления. «Вы – бесполезное существо… Самый худший монстр, исчадие ада…» За приглушенным криком Каллена можно расслышать лишь фрагменты тех заявлений. Вскоре руки сержанта устают. Его хватка ослабевает, и с каждой секундой голос Каллена становится все яснее, почти как в опере. Судья хмурится, и сержант подключает свою спину, сжимая полотенце двумя руками. Несколько женщин в зоне присяжных в ужасе закрывают лицо ладонями.