Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

Еще тогда, при первой нашей встрече, Малышев сказал:

— Будем воевать и ночью! Посмотрим, как они…

Выяснилось, что они, то есть гитлеровцы, ночью воюют гораздо хуже, чем днем. Сначала их вышибли из одного квартала, а к утру из другого. Тут сказалась, конечно, помимо мужества и отваги наших бойцов их хорошая обученность ведению боя в населенных пунктах.

Много дел было у работников политотдела. И я сам, и другие товарищи, разойдясь по подразделениям, проводили, чаще всего прямо в окопах, короткие беседы, организовывали коллективные читки напечатанных в многотиражных газетах памяток о том, как действовать в бою на улицах и площадях города. «Эти памятки, — писал мне уже после войны бывший редактор газеты 152-й стрелковой дивизии Ф. А. Корнелюк, — были буквально нарасхват. Мотоциклисты прямо с печатной машины забирали их и увозили в роты, батальоны, полки. А там памятки моментально оказывались в руках политработников. Причем последние не ограничивались читкой и разъяснением памяток, а смело и умело применяли их советы на деле. Подкреплю свои слова такими примерами.

Комбат Сукасян и старший политрук Ковган на рассвете возглавили уличный бой у спиртоводочного завода. Фашисты очутились в ловушке: сзади Днепр, а слева и справа наши перекрыли улицу. Гитлеровцы, как ошалелые, как табун диких лошадей, носились из конца в конец улицы, а выхода уже не было.

— Бей их, гадов! — крикнул старший политрук Ковган и первым настиг группу удиравших врагов. Ловко орудуя винтовкой, одного оглушил прикладом, другого пронзил штыком. По его примеру так же смело и решительно действовали красноармейцы. За полчаса улица была очищена.

В этом бою погиб наш Ковган, скромный, всегда уравновешенный, внимательный, добрый товарищ. Я нашел его тело в подъезде полуразрушенного дома, недалеко от Днепра. Голова вся разбита и грудь изрешечена… Из карманов гимнастерки извлек партбилет и удостоверение личности. Они были окровавлены и пробиты осколками. Пробит и портсигар. Я горестно открыл его и на внутренней стороне крышки прочел гравировку: «От Лены. С днем рождения!»

Позже я собрал все личные вещи друга и через полевую почту послал в Харьков, его жене Лене Ковган. Письмо писали коллективно работники редакции. Получилось оно длинное: подробно рассказали о подвиге нашего товарища и о клятве отомстить за него врагу. Узнав о гибели мужа, такую же клятву дала и Лена, уходя в партизанский отряд…

В районе кирпичного завода я пробрался по горевшему полю к позициям 544-го стрелкового полка. В подвале разрушенного до основания дома нашел командный пункт. Там были комиссар полка Поскребышев и несколько связистов. Сверху над головами рвались мины, сотрясая весь подвал и осыпая всех песком. Связисты, плотно прижимая телефонные трубки, надрывно кричали и снова крутили ручки аппаратов. Несколько раненых сидело в углу подвала, внимательно слушая Поскребышева, который негромко говорил:

— Держаться, товарищи. Любой ценой держаться…

Шатаясь, вошел политрук Назаров. Его гимнастерка была в крови. Кровь сочилась и из разодранного осколком сапога…»

Дорогой, неимоверно дорогой ценой давалась защита Смоленска. Но наши воины держались. Падал один, его место в бою тотчас занимал другой. Оказывался товарищ в беде, незамедлительно бросались на выручку, если даже смельчакам грозила смерть. Так случилось, когда тяжелораненого командира добровольческого батальона Н. А. Суслова окружили гитлеровцы. Молодой паренек с забинтованной головой крикнул:

— Ребята! Выручим комбата!

Несколько человек мгновенно подхватили:

— В штыки!

Оккупанты не выдержали штыкового удара, отступили. Бойцы подняли своего командира на руки, вынесли из-под огня.

А вот, к несчастью, начальника межобластной школы милиции Ф. Н. Михайлова спасти не удалось. Он тоже командовал батальоном, сформированным из недавних курсантов его школы. Увлекая за собою подчиненных, на одной из улиц города Михайлов атаковал значительно пре-восходившие его батальон силы противника. Разгорелась короткая, но яростная схватка. Гитлеровцы решили во что бы то ни стало взять Михайлова в плен. Не вышло. Прежде чем сомкнули кольцо, он погиб…

Погибли тогда многие. Обескровленные батальоны и отряд подполковника Буняшина, продолжая сдерживать натиск врага, отошли за Днепр, в северную часть Смоленска. Вскоре после этого по приказу командира добровольческой бригады полковника И. Ф. Малышева оба днепровских моста были взорваны. Фашисты застряли на противоположном берегу.

Взрыв мостов явился своевременной и необходимой мерой. Иначе противник, хотя и понес бы большие потери, мог со своими танками и мотопехотой с ходу ворваться в северную часть города. Кажется, все ясно и понятно. Однако во взрыве мостов кто-то усмотрел трусость и даже чуть ли не предательство Малышева. Его арестовали. Но мы-то знали Малышева как исключительно храброго, разумного и дальновидного командира, истинного патриота Родины.

— Его не наказывать, его наградить бы надо, — узнав о случившемся, сказал Лобачев. — Если уж кто герой сражений за Смоленск, так это он!

Такого же мнения были и остальные члены Военного совета армии. Все мы единодушно взяли полковника Малышева под защиту. Он был оправдан и освобожден из-под ареста.

Тем временем между боями наступила передышка. Противник приводил себя в порядок, подтягивал резервы и переправочные средства. Не было сомнения в том, что в скором времени он предпримет новую попытку захватить северную часть Смоленска. И каждый из нас был озабочен: чем и как оборонять ее, какими силами парировать неизбежные удары противника? Снимать войска с других боевых участков? Такое исключено. Значит, оставить город? Но ведь есть приказ Государственного Комитета Обороны о том, чтобы за Смоленск драться до последнего. В этом приказе четко сказано: без специального разрешения Ставки Смоленск врагу не сдавать. Так что же делать?

Пока Лукин, Шалин, Лобачев ломали головы над неразрешимым, казалось бы, вопросом, на командном пункте появился незнакомый генерал. Был он высок, строен, подтянут. Четко доложил:

— Генерал-майор Городнянский, командир 129-й стрелковой дивизии!

Командарм удивленно поглядел на Л. М. Городнянского: такой, мол, фамилии что-то не припомню. А тот продолжал доклад:

— Отхожу из-под Витебска. Прошу принять в оперативное подчинение вверенной вам 16-й армии!

— Охотно принимаю, — оживился Лукин, но тут же невесело усмехнулся: — Генерал без войска?

Авксентий Михайлович чуть повел плечами:

— Почему же без войска?

— А где оно?

— Вон в том лесочке. Два стрелковых полка и два полка артиллерии. Правда, потрепаны, но, полагаю, вполне боеспособны.