Юрий Чернавский - Архив Банановых островов. Том 1

- “Может с ритмом пройдём, для начала?” — засомневался я.

- “Нет, так не интересно” — махнул рукой Муслим.

Даю счёт. Трубы сыграли точно, на самом пределе дапазона… синкопа…

Муслим деловито: “ещё, я понял…”

У трубачей с крепкого “будуна” выступил на лбу пот — ноты-ж высокие…

Даю счёт. Трубы сыграли точно, на самом пределе дапазона… синкопа…

Муслим расцвёл: “по-онял! Давай ещё, …”

Наш флюгер-горнист Герман Лукьянов смеётся, спрятавшсь за нотный пульт. Трубачи — Робик Андреев, Володя Ливитин и Радик Шакаров — главные туттисты, смотрят на Муслима и меня с явной ненавистью.

– “Давай!” решительно командует Муслим…

Даю счёт. Трубы сыграли точно, на самом пределе дапазона… синкопа…

Муслим вступил, но не попал в долю:

- “сейчас будет” — уверенно сказал он. Теперь уже весь оркестр давился от смеха, поглядывая на нахохлившуюся группу труб, которые пурпурными лицами тупо смотрели перед собой.

А Муслима охватил азарт: — “давай ещё!”

Говорю:

— "Муслим, давай перерыв сделаем, трубы сдыхают. Они это вступление уже который раз мусолят. Как же они будут на концерте играть?"

Муслим:

- “ну ещё раз, и перерыв…”

Даю счёт. Трубы сыграли точно, на самом пределе дапазона… синкопа…

В баре ко мне подошёл Юра Якушев и радостно сообщил — мол, всё класс, чистый джаз-рок, только Муслим должен немного привыкнуть.

А потом меня пригласили за столик трубачи Робик Андрев, Володя Ливитин и Радик Шакаров. Принесли кофе, и Робик поделился со мной своми планами на будущее:

- “Юра-джян, если ты ищё рас напищещь Муслиму джяз-рок, мамой кланусь, увалняюсь… хачу умереть на Родине…”

В оркестре Муслима не было флейт…

А тут наш штатный аранжировщик Юра Якушев случайно впал в депрессию и нас с Сашей Пищиковым, как продвинутых музыкантов, попросили делать новые аранжировки для Муслима.

А флейт в оркестре всё не было…

Вот мы с Сашкой и решили писать для себя флейтовые партии, заботясь исключительно о прозрачном качестве звучания…

И со временем так получилось, что все вкалывают на сцене, а мы сидим в артистическом баре за кулисами и, потягивая коньяк, лениво рассуждаем о том, как вроде-бы сказал Заратустра… и зачем Фридриху было надо чтобы этот Заратустра говорил что-либо вообще…

Как-то пробегает мимо Петруха — инспектор оркестра. Он заметил нас и спрашивает так строго:

- “Чернавский, Пищиков, вы почему не на сцене?”

Мы прервали нашу серьёзнейшую интеллектуальную беседу и тут-же резко наехали на Петруху — мол, сколько можно просить чтобы флейты купили! Ты мол, Петруха, только о тёлках думаешь, а не о высоком искусстве. Не будет флейт, Муслиму расскажем, какой ты здесь бардак разводишь, и тогда-то тебя мол, Петруха, и уволят за развал уникального творческого коллектива.

Петруха вытращил на нас глаза: “да купят вам флейты…дня через два…”

Махнул рукой и исчез.

Такая сцена регулярно повторялась почти каждый день, пока мы работали в Государственном оркестре Азербайджана п/у М. Магомаева.

Вот и сегодня во время концерта, мы с Сашкой коротали время в баре за рюмкой коньяка, в обсуждении точек соприкосновения теорий Ницше, Бокля и Фрейда. После пятой рюмки я сосредоточился и озвучил предположение что:

— народ не надо ублажать,

— народ не надо развлекать,

— народ не надо ласкать нежными звуками,

— а народ надо…

— народ надо…

…“Пугать!!!” — рявкнул Сашка и залпом шарахнул шестую рюмку.

Потом мы дружно выпили по седьмой за такое, выстраданное у барной стойки, философское откровение и решительно двинулись на сцену — испытать, как такая формула будет воспринята населением СССР.

В конце первого отделения концерта, усыпанный цветами Муслим уходит за кулисы. Звучит инструментальная композиция Александра Пищикова. Перешагивая через горы роз и гвоздик, я с трудом пробираюсь к центральному микрофону — моё соло.

Смотрю в переполненный зал — публика, после выступления Муслима, оживлённо обсуждает что-то между собой. Никто не обращает ни малейшего внимания ни на музыку, ни на то, что я вышел к микрофону, ни на всех остальных вообще.

Ну-у, думаю…

Изловчившись, я засунул саксофон в самый микрофон и издал высокий, долгий, пронзительный, хрипящий отвратительный звук. Пока он звучал, неожиданно поддержанный бешенным ритмом конго Вити Акопова, я скорчил свирепую рожу и вполглаза наблюдал за народом. И тут же увидел, как взбегающие под потолок ряды кресел резко сьёжились по высоте — весь дворец спорта испуганно уставился на меня, вжав головы в плечи…

Я выбрался из этого звука длиннющим пассажем и стал играть, сыпя хрипатыми нотами, как из пулемёта…

У оркестра потихоньку начала крыша ехать…Сашка вышел на соло в следующем эпизоде. Как он только ни изгалялся, поливая публику скорострельными фразами, визжа и хрюкая…

Кайф крепчал…

Трубы и тромбоны зацепили одну свинговую фразу из партитуры и топая ногами шпилили ее как маньяки. Взлохмаченный пианист Коля Левиновский с басистом Витей Двоскиным контолировали “бит”. Все были супер-профессионалы и groove тащил, как паровоз…

Народ начало трясти… меня тоже…

Весь этот чёткий, пульсирующий кошмар стремительно катился к кульминации — звукорежиссёр Вова Ширкин по-заводу загнал мастер-фейдер до отказа и горы колонок буквально прыгали по сцене… Проснувшиеся осветители стробоскопили зал прожекторами, как на войне, чем окончательно доканали обалдевшую публику.

Не помню, как я опять оказался рядом с Сашкой, и мы вдвоём замочили совершенно какофоническую каденцию, законченную безумным аккордом вконец распоясавшегося оркестра. От последнего брейка у барабанщика Вити Еппанешникова все тарелки попадали. Свет погас. Тишина…

Народ, впервые в жизни попавший под такой музыкальный беспредел, затаился не дыша, а потом заорал, обвалившись свистом и апплодисментами, как на футболе…

В антракте всё продолжилось у стойки бара. Петруха орал что-то невразумительное громче всех, размахивая руками. Такое редко случалось. Даже интеллигентный трезвенник Герман Лукьянов выпил глоток, и они с Володей Коновальцевым перебивали друг-друга и хохотали на весь холл…А потом к нам подошёл директор оркестра:

— “Слушайте, ребята, вы что там устроили со своей композицией? Такой ажиотаж! Публика только об этом и говорит. Тут к вам какие-то музыканты ломятся за кулисы … Муслим уже нервничает — ревнует наверно… Вы уж полегче там… Не Америка-ж…”

Мы молча смотрели на него, щурясь от сигаретного дыма — отходили от неожиданного кайфа…

Так в суровой атмосфере закулисных буфетов ковалось наше понятие — “что есть музыка”.