Юрий Манн - Николай Гоголь. Жизнь и творчество (Книга для чтения с комментарием на английском языке)

Отношение к крестьянам — важная грань характеристики образа. Гоголя всегда интересовало то, как человек выполняет своё общественное назначение, как относится к своему "поприщу". В "Ревизоре" таким поприщем была "служба государственная", отправление чиновничьих обязанностей. В том же качестве предстают перед нами и многие персонажи "Мёртвых душ", обитатели города NN, начиная от губернатора и кончая каким-нибудь мелким чиновником Иваном Антоновичем — "кувшинным рылом"*. И все они, подобно персонажам "Ревизора", или корыстны, или безразличны, или и то и другое вместе; никто не думает об интересах дела, не стремится к честному и добросовестному выполнению своих обязанностей.

Владение крестьянами — тоже "поприще". Эта мысль особенно укрепилась в Гоголе во время работы над "Мёртвыми душами". Вот почему в поэме так подробно охарактеризованы отношения помещика к мужику — подобно тому, как описывалось отношение чиновника к зависимым от него лицам или подчинённым по службе. Однако бросается в глаза и отличие — не все помещики пренебрегают своими обязанностями: за бесхозяйственным и равнодушным (Манилов, Ноздрёв) следуют рачительные (Коробочка, Собакевич).

Рачительность некоторых помещиков объясняется тем, что их интересы до определённой черты совпадают с интересами крестьян. Молодой Чернышевский заметил в своём дневнике по поводу Собакевича: "он основателен и всё делает основательно, поэтому и избы знает, что выгоднее и лучше строить прочнее". Здесь говорится о том, что связь между душевными качествами персонажа и его общественной ролью непростая — и эту связь Гоголь, по-видимому, хотел даже усилить при доработке первого тома. В одном из набросков сказано о Чичикове: "Он даже и не задумался над тем, от чего это так, что Манилов по природе добрый, даже благородный, бесплодно прожил в деревне, ни на грош никому не доставил пользы, опошлел, сделался приторным своею добротою, а плут Собакевич, уж вовсе не благородный по душе и чувствам, однако ж не разорил мужиков, не допустил их быть ни пьяницами, ни праздношатайками*". Для Чичикова — это трудная тема, для самого же автора — весьма существенная, ибо его интересует общественный механизм в целом и то, по каким законам он функционирует. Тут происходит вечный круговорот, "плюсы" превращаются в "минусы" — и наоборот, достаточно лишь чуть-чуть нарушить меру — и начнётся неудержимое скольжение вниз. Разумная бережливость хороша, но потеряв всякую меру, до чего она дошла в Плюшкине, до чего довела его самого и подвластных ему крестьян!

Однако хозяйственное (или нехозяйственное) отношение к мужику — не единственный критерий характеристики персонажей. Если бы это было так, то поэма, пожалуй, не поднялась бы над уровнем обличительной и дидактической литературы, целью которой было обыкновенно подновление и исправление существующей социальной структуры. Гоголь тоже не ставил под сомнение само наличие феодальных институтов. Однако общий его художественный взгляд на жизнь был несравнимо глубже и философичнее. И тут следует вернуться к идее купли-продажи мёртвых душ, которая так или иначе объединяет всех персонажей.

Дело в том, что отношение к этой идее тоже служит средством характеристики, освещая каждого героя с новой и подчас неожиданной стороны. Нужно вполне осознать при этом специфику сделки — покупаются и продаются не просто крестьяне (что было в порядке вещей), а умершие, несуществующие — "мёртвые души". Как же относятся к этому партнёры Чичикова?

Манилов с готовностью отозвался на просьбу Чичикова, не взял с него ни копейки, однако в суть самого дела никак не мог вникнуть. Смутно в его сознании подымаются вопросы о законности этой сделки, об её соотношении с "гражданскими постановлениями и дальнейшими видами России". Но именно смутно — "негоцию"* Чичикова Манилов так и не уразумел, как ни переворачивал он "мысль о ней в своей голове".

Коробочка же в связи с просьбой Чичикова никакими высшими вопросами не задавалась, подошла к ней вполне конкретно, даже по-хозяйски: коли мёртвые души запрашивают, значит они имеют достоинство товара. Только вот неизвестно, какое достоинство, сделка очень уже необычная: "Право, отец мой, никогда ещё не случалось мне продавать покойников".

Для Ноздрёва просьба Чичикова о мёртвых душах — повод начать очередной обмен, затеять очередную игру в карты или хоть в шашки. Он всегда готов был "менять всё, что ни есть, на всё, что хотите". "Ружьё, собака, лошадь — всё было предметом мены, но вовсе не с тем, чтобы выиграть, это происходило просто от какой-то неугомонной юркости характера". И вот место ружья, собаки или лошади заняли мёртвые души. Особый комический эффект в том, что в качестве предмета сделки мёртвые души могут комбинироваться с перечисленными предметами: "Купи у меня жеребца, я тебе дам их [мёртвые души] в придачу". То есть мёртвые души — вещь того же порядка, что лошадь или ружьё (вопреки словам Чичикова, сказанным раньше: "мёртвые души — дело не от мира сего").

Вполне практично отнёсся к просьбе Чичикова Собакевич. Натура "кулака"* сказалась в том, как он повёл торг. Сначала он запросил немыслимую цену ("по сту рублей за штуку"), потом медленно, с большой неохотой стал сбавлять, но так, что всё-таки получил с Чичикова больше любого другого ("По два с полтиною содрал за мёртвую душу, чёртов кулак!").

Впрочем отношение Собакевича к странному предприятию не сводится только к практичности. Он единственный из помещиков, кто за именами умерших видит конкретных людей, кто говорит о них с нескрываемым чувством восхищения: "Милушкин, кирпичник! мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнёт, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо… А Еремей Сорокоплёхин! да этот мужик один станет за всех, в Москве торговал, одного оброку приносил по пятисот рублей. Ведь вот какой народ!" Никакие напоминания Чичикова, что "ведь это всё народ мёртвый", не могут вернуть Собакевича к реальности. Об умерших он продолжает говорить как о живых. Можно поначалу подумать, что он старается сбить покупщика с толку, набивает цену товару, хитрит, играет. Однако Собакевич входит в эту игру всеми чувствами. Ему действительно приятно вспомнить Милушки-на или Максима Телятникова (как хозяин-кулак* он ценит их мастерство). Грань между реальным и призрачным стирается: своими "покойниками" Собакевич готов побить "живущих" — "…что из этих людей, которые числятся теперь живущими? Что это за люди? мухи" а не люди".

Своеобразно протекает сделка у Плюшкина. Чичиков, прекрасно разобравшись в его характере, на этот раз взял на себя роль не покупщика, но благодетеля. Якобы движимый состраданием к бедному старику, он готов освободить его от лишних трат — от податей за умерших и беглых крестьян. Это как будто не продажа, а некий "человеколюбивый акт", поэтому мёртвые души в качестве товара здесь не фигурируют. Но они всё же являются предметом сделки, условием мнимого человеколюбия, прикрывающего, с одной стороны, скаредность, а с другой — хищную предприимчивость. И это бросает на всё происходящее дополнительный, гротескный отблеск.