Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы...
- Название:Строки, имена, судьбы...
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:Өнер
- Год:1988
- Город:Алма-Ата
- ISBN:5-89840-085-0
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Николай Гринкевич - Строки, имена, судьбы... краткое содержание
Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Издание второе.
Строки, имена, судьбы... - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Ходили мы в товарищах и с Маяковским. Да еще как ходили-то!
Помню нашу трагикомическую поездку с ним и с Бурлюком в Орел. Маяковский вышел на эстраду в ярко-желтой рубахе, в дурашливо сдвинутом набекрень цилиндре, Бурлюк — в сюртуке и в какой-то дамской кофте, с размалеванной физиономией и с лорнетом в руке. Так занималась заря русского футуризма.
Концерт закончился скандалом. Нас просто освистали и вытурили со сцены, не заплатив даже гонорара. Только после долгих и слезных просьб мне выдали пять рублей, на которые мы с грехом пополам добрались до Москвы.
В поезде Маяковский прогремел:
— В Орел мы вернемся ровно через полгода!
— Зачем? — робко спросил я.
— Чтобы закончить прерванный-концерт!
Мы часто виделись с ним в знаменитом петроградском артистическом кабачке "Бродячая собака". Здесь я впервые услышал в его исполнении отрывок из поэмы "Облако в штанах". Он неподражаемо читал свои стихи. Сам процесс чтения доставлял ему удовольствие.
В 1922 году мы встретились с Маяковским в Берлине. А через три года я случайно увидел его в Париже на бульваре "Шан-з-Элизе". Мы кинулись в объятия друг к другу. Весь вечер Маяковский рассказывал о своей поездке в Америку.
И, наконец, в 1929 году мы повстречались в последний раз в Праге. Он ехал в Париж, я — в Италию. Я заметил в нем большую перемену. Это был уже не прежний громогласный, кипящий энергией, неутомимый Маяковский. В его глазах я прочел усталость и грусть…
Сейчас я готовлюсь писать главу о Маттиа Баттистини. И опять — ничего, ровным счетом ничего вещественного, все сплошные воспоминания.
Когда Баттистини впервые вышел на сцену, я был девятилетним голоштанным, босоногим сорванцом. Я целыми днями гонял по берегу Черного моря, и, клянусь, среди мальчишек не было равного мне в искусстве забрасывать чуть ли не до самого горизонта скользящие по морской глади плоские, как лепешки, камешки.
А потом, через того лет, я пел с Баттистини, с этим сказочным, не знавшим себе равных певцом из Риэти, Это что-нибудь да значит! И когда мы вместе выступали в "Травиате", то по возрасту я действительно годился ему в сыновья. Баттистини всегда шутил: "Мы с тобой, — говорил он, — оба такие приметно носатые, что ни у кого никогда не возникнет сомнения в том, что ты — мой сын, а я — твой законный родитель".
В средние века подвизался такой мыслитель — Фома Аквинский. Он авторитетно заявлял — не уметь петь — так же стыдно, как не уметь читать. Я хоть и не мыслитель, но добавил бы — и так же стыдно, как не уметь говорить!
Так вот, мне всегда казалось, что для Баттистини петь было легче и естественнее, чем говорить.
Как ни старались старые граммофонные фирмы — "Патэ", "Колумбия", "Голос его хозяина", "Сирена Электро", "Пишущий амур", — их пластинки даже отдаленно не напоминают вокальное совершенство великого итальянца.
В последний раз я встретил Баттистини в Берлине, кажется, в двадцать восьмом году. Мы объездили почти все крупнейшие города Германии. Спели сорок спектаклей и концертов. Подписывая контракты с дирекциями театров, Баттистини обычно соглашался петь по возможности не более четырех спектаклей подряд. Поверь, это был титанический труд. Ведь в его репертуар входили такие оперы, как" Африканка", "Джоконда", "Фаворитка", "Гамлет", "Отелло", "Макбет", "Вильгельм Телль", "Линда ди Шамуни".
Я никогда не замечал в Баттистини даже намеков на какие-то там трагические надломы, на сложные противоречия или мучительные сомнения. Нет, в нем по-эпикурейски всегда все было открыто, светло и ясно. Он отнюдь не был страстотерпцем искусства. Оно приносило ему только радость. Многие его жизненные ситуации скорее можно было бы назвать комичными, нежели печальными.
Ах, если бы ты знал, какой это был занятный и необыкновенно милый старик, со всеми своими вечными чудачествами и безобидными капризами. Помню — в Мюнхене, после концерта Баттистини, один из музыкальных критиков выразил в своей статье удивление по поводу того, что он в свои семьдесят два года поет, как юноша. О mamma mia! Надо было видеть, в какую ярость пришел великий маэстро, прочтя эту, якобы компрометирующую его, заметку. Его возмущению и гневу не было границ. Он тут же, переполошив постояльцев фешенебельного отеля "Регина", помчался в редакцию требовать немедленного опровержения. Из уважения к маститому артисту редакция в следующем же номере газеты исправила допущенный ею ляпсус — Баттистини не семьдесят два, а всего лишь семьдесят один год!
Во время концертов Баттистини за кулисами всегда стоял с чашкой чая или крепкого кофе его слуга Альфредо. От него зависело — будет петь Баттистини на бис либо нет. Если многоопытный в делах вокала Альфредо чувствовал, что его "синьор комендаторе" утомлен, он не делал ему условного магического знака рукой, и тот, невзирая на ураган аплодисментов, кланялся и послушно уходил со сцены.
На вопрос — почему он не предпримет турне по Америке, Баттистини неизменно отвечал:
— Что вы, что вы! Разве вы не знаете, что мой Альфредо страдает морской болезнью! У меня никогда не было ни малейшего желания подвергать его мучениям.
В этих словах таилась маленькая хитрость. Весь секрет был в том, что не столько Альфредо, сколько сам Баттистини не выносил морских путешествий. По его словам, ему легче было подняться на вершину самой высокой горы, спуститься в огнедышащее чрево земли, чем вступить на шаткую, уходящую из-под ног палубу корабля…
Когда книга "Жизнь и песня" наконец вышла в свет, мне кажется, трудно было найти человека счастливее ее автора. Тираж был невелик — "всего три тысячи экземпляров. По этому поводу Райчев шутя говорил, что он помолодел ровно на такое же количество дней. Успех книги его вдохновил, и он начал думать о втором томе воспоминаний, посвященных Шаляпину.
Фотография Александра Курганова, опубликованная в одном из зарубежных изданий с цитатой: "Париж. Открытие преемника Карузо — Александра Курганова, русского тенора, объявленного французскими критиками как нового великого певца"
В квартире Райчева на почетном месте висела фотография великого русского певца с надписью — "Петру Стояновичу Райчеву на память о нашем Фаусте в Будапеште 1927 год". В нескольких местах написанные чернилами строки немного расплылись. Военное лихолетье оставило и на шаляпинской фотографии свои отметины.
В последний раз я видел Райчева в 1955 году.
Мы прощались долго. На новую встречу надеяться было трудно.
— Как было бы хорошо, если бы тебе удалось перевести на русский язык мою книгу. Ведь добрая ее половина посвящена России. Прощай! Не забывай болгарского и немного русского певца Петра Райчева и запомни мои слова — я люблю Россию. Она моя вторая родина. Россия и Италия — два рая для певцов. Но нам на севере теплее, чем на юге… Эх, если бы скинуть хотя бы десяток лет. Я все собираюсь отправиться в Сочи, может быть, в Москву. Как хотелось бы встретить хоть кого-нибудь из моих старых театральных ровесников! Ведь нас уже осталось так мало…
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: