Маргалит Фокс - Конан Дойль на стороне защиты [Подлинная история, повествующая о сенсационном британском убийстве, ошибках правосудия и прославленном авторе детективов]

В начале 1925 года, после получения послания от Гордона, Конан Дойль написал Джону Гилмору, министру по делам Шотландии: «После тщательного анализа дела я лично убежден, что Слейтер не знал о существовании погибшей женщины прежде, чем его обвинили в убийстве. Однако исходный вопрос о вине или невиновности еще не все: осужденный уже отсидел 15 лет, а это, насколько я понимаю, является обычным пределом пожизненного заключения в Шотландии при хорошем поведения заключенного. Я настоятельно просил бы вас любезно проявить личное внимание к данному делу, которое, вполне вероятно, войдет в анналы криминологии».

Конан Дойль явно надеялся на ответ: он привык, что высокопоставленные лица в Британии к его словам прислушивались. «Атмосфера важности вокруг Конан Дойля не теряла насыщенности в течение 21 года, что я провел под его крышей, — вспоминал его сын Адриан. — Бывало, что меня, совсем малыша, поднимала к окну няня с выпученными глазами и показывала мне отца и тогдашнего премьер-министра Англии, которые медленно прогуливались взад-вперед по лужайке, что-то серьезно обсуждая».

На этот раз Конан Дойль ответа не удостоился. Однако он получил письмо от глазговского журналиста Уильяма Парка, с которым переписывался о деле Слейтера с 1914 года, когда Парк стал пылким сторонником Тренча и Кука. Теперь Парк, продолжающий расследовать дело самостоятельно, вновь связался с Конан Дойлем. «Можете быть уверены, никаких шагов к освобождению не будет, — писал он. — Слейтер никогда не выйдет. И все же я намерен позже опубликовать новую книгу об этом деле. Опишу фальшивых свидетелей с их лживыми заявлениями. Можно доказать, что власти выставили на суд как минимум одного явного лжесвидетеля ».

Тронутый письмом Парка, Конан Дойль вновь написал Гилмору, и 28 февраля 1925 года один из подчиненных Гилмора прислал лаконичный ответ: «Министр по делам Шотландии уполномочил меня сообщить, что он не считает целесообразным рекомендовать какое бы то ни было вмешательство в приговор Слейтера».

«Излишне говорить, что я разочарован, — отозвался Конан Дойль. — Я сделал все возможное для исправления этой несправедливости. Теперь ответственность переходит на вас».

Слейтер к этому времени провел на каторге столько времени, что ему начало писать уже третье поколение семьи. «Вы удивитесь моему письму, ведь вы меня едва помните» — так гласило послание, написанное в сентябре 1925 года накануне праздника Рош а-Шана, еврейского Нового года:

Я малышка Эрна, дочь вашей сестры Феми. Нам тоже пришлось несладко. Военные годы принесли нам горе, жизнь была нелегким бременем, мы были совершенно разорены. Затем болезнь нашей младшей (Лилли) и ее смерть. После этого один удар за другим. Бедный дядя Георг, его жена Анна, наши дорогие бабушка и дедушка — все они умерли примерно за два года. То были горькие часы и много слез. Матушка сдает комнаты и работает ради них без отдыха. Отец очень постарел. Жизнь и вправду очень тяжела. Лучше всего пришлось тете Мальхен. Ее муж сохранил работу и живет без горя и забот.

Счастливого и здорового Нового года вам, с сердечным приветом и поцелуями от всех нас, особенно от вашей племянницы Эрны, нынешней фрау Мейер.

Слейтер ответил на это теплым посланием:

Я с изумлением получил от тебя письмо через 17 лет, все же я говорю: «Лучше поздно, чем никогда». Я не забыл никого из вас и каждый день о вас думаю; время и расстояние немогут меня охладить. Я по-прежнему помню добрые времена на Телеграфной улице [56] Вероятно, подразумевается Телеграфная улица в Лондоне. Слейтер жил в Лондоне в первые годы XX века. и английские завтраки. Как бы то ни было, я теперь вынужден воскликнуть: «Фрау Мейер, я не завтракал яичницей с беконом 17 лет».

Очень хорошо представляю себе, сколько горя и страдания принесла вам смерть разных родственников, особенно твоей матушке. Я тоже чувствовал эти удары судьбы и физически, и морально. С учетом всех обстоятельств и моего возраста я не могу жаловаться на здоровье. Ты должна понимать, моя дорогая Эрна, что после такой долгой изоляции от мира я мало о чем могу написать. Не горюй о моей судьбе и, пожалуйста, не забывай мой девиз: «Учись страдать без жалоб».

Вскоре в переписку вступила и дочь Мальхен, Кати, известная под ласковым прозвищем Катель. «Мы получили ваше полное любви письмо и рады, что вы хотите ближе познакомиться с нами, детьми, — писала она. — Мы считали, что только утяжелим вашу судьбу, если будем все время вам писать. Я надеюсь в этом году выйти замуж. Этого человека вы знаете очень хорошо: это Сэм Тау, его первой женой была Марта Юнгманн из Бейтена. Он почти на 18 лет старше меня, но это не преграда, если любишь».

Слейтер ответил через несколько месяцев, к тому времени свадьба уже совершилась. «Среди прочего, что говорит о вашем браке твоя дорогая матушка, — „Кати не имеет ни гроша за душой, у нее нет даже стула“», — пишет он и добавляет:

Первое, как совершенно ясно, не всегда необходимо для семейной жизни, ибо хорошая жена дороже всяких денег; однако я беспокоюсь насчет второго и очень желал бы тебе помочь. 13 или 14 лет назад моя покойная матушка прислала мне твое фото, и с тех пор оно занимает почетное место среди портретов моих умерших родителей. Каждый день я думаю об ушедших и о тебе. Мне очень тяжело услышать, что твой отец не очень здоров; возможно, ему снова лучше. До меня также доходят сведения, что времена в Германии совсем плохи, однако в этой стране, где полтора миллиона человек не имеют работы, не приходится танцевать на розовых лепестках.

После пренебрежительного ответа от министерства Конан Дойль понял, что Гилмор не станет ничего делать. Государственные органы явно хотели избежать публичного расследования и публичного скандала, который разразился бы в случае, если бы действия полиции и местного прокурора получили широкую огласку. Однако была и другая причина держать Слейтера в тюрьме, о которой Конан Дойль мог не подозревать: судя по государственным меморандумам, власть не знала, что делать со Слейтером в случае его условно- досрочного освобождения — «разрешения на выход», как это называлось в Великобритании. Частные обсуждения на высших уровнях велись уже с 1924 года, когда срок заключения Слейтера в Питерхеде подходил к 15 годам, то есть к стандартной отметке, после которой может рассматриваться условное освобождение. Как показывают официальные документы, государство не желало, чтобы после освобождения Слейтер оставался в Великобритании, но не знало, можно ли депортировать его обратно в Германию.

Британские официальные лица со временем выяснили, что немец, проживший за пределами Германии более десяти лет, автоматически терял гражданство. Меморандум на эту тему, написанный в июле 1924 года, по сути был вердиктом о продлении заключения. «По-видимому, избавиться от Слейтера невозможно, — говорилось в нем. — В этих обстоятельствах, по моему мнению, его пока нужно оставить там, где он находится. После 20 лет срока дело вновь попадет на пересмотр».