Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

* * *

Меня обычно спрашивают, когда узнают, что я работала в системе УпДК, — с кем я спала, для того, чтобы устроиться в эту систему. И, когда я говорю, что через постель не устраивалась, и даже никто мне этого не предлагал, — не верят. Допускаю, что у меня была харизма, и шла я устраиваться со всей своей решительностью! Вот и весь секрет. Конечно, КГБ я бы не переплюнула. Ну, значит, проносило! Была удача!

Что касается КГБ: после каждого тура мы должны были писать отчёты, указывая на недружелюбное или подозрительное поведение туристов, и потом «товарищ» вызывал к себе и задавал вопросы. Не знаю, как у других гидов, но мои отчёты были малоинтересными для него. А вот меня этот орган дважды зацепил, когда я проявила» излишнюю самостоятельность». Я КГБ ненавидела, и ненавижу теперь.

Как любил говаривать незабвенный Сергей Доренко: «Я. простой керченский паренёк, и я приглашен на приём в Кремль…» Я тоже могу так сказать: «Я, простая девочка из 7-метровой комнаты в деревянном доме с Екатерининской улицы, не учась в языковом вузе, дошла до работы с важными иностранными чинами, и до участия в высоких переговорах; я отоваривалась в дипломатическом магазине и получала безумно высокую зарплату, сравнимую с зарплатой горняков и шахтёров.

Но при этом, конечно, у меня был большой дефект: моя нетерпимость, иногда неуживчивость, но чаще меня вело чувство, что нужно идти дальше. Поэтому я недолго оставалась на своих рабочих местах: по объективным или по субъективным причинам меняла то ли место работы, то ли стиль жизни. Мне всегда нужны были перемены! (Прямо по Виктору Цою!)

Когда Юленьке было шесть лет, у нас с мамой произошла очередная крупная ссора. Маме не так давно была сделана операция по удалению матки в связи с фибромой, после этого она стала особенно нервной. Она упрекала меня, что я мало занимаюсь с дочкой, много гуляю с «Тамаркой». Все свои недовольства она высказывала в присутствии ребёнка, говорила ей про меня в третьем лице: «Твоя мать, она…«и — что-нибудь не очень доброе про меня. Мы ругались на повышенных тонах, Юля закричала, я её попыталась увести в другую комнату, но …у неё отнялись ножки, идти она не могла. Мы обе были в ужасе. Вызвали скорую. Приехал врач, посмотрел Юлю, предположил, что это кратковременный «парез» и спрашивает: «Дома останешься или поедешь со мной в больницу?» А мама всё продолжает меня ругать, Юленька говорит: «дома не хочу», и он, глядя на маму, говорит: «И правильно». Юлю положили в морозовскую больницу, в неврологическое отделение. Скоро ножки стали шевелиться. Ей сделали другие обследования, энцефалограмму, ничего органического, к счастью, не обнаружили. Через недели две выписали. (Потом наблюдались у профессора, которая рассматривала этот случай, как довольно редкий).

Когда Юля перешла во второй класс (1976 год), мы сняли на лето комнату в одной деревне около Павловской Слободы (Рижское направление). У Юли были неустойчивые ножки, она много падала и вот как-то раз она упала и не смогла подняться. Нужно было везти Юлю в больницу; с трудом нашли машину, повезли в травмопункт, а оттуда её на скорой отвезли в русаковскую больницу. Определили компрессионный перелом позвоночника. У мамы, услышавшей слово «перелом», случился острый приступ гастрита и её тоже положили в больницу. На какое-то время я осталась одна со своей бедой. Юленька лежала на вытяжке около месяца, а потом её отправили в ортопедический санаторий под Москвой, где она могла только лежать — на спине или на животе, и так два месяца. Ей делали массаж и другие процедуры. (Сомневаюсь, что сейчас было бы такое медицинское обслуживание, а, если б и было, то каждый шаг стоил бы денег ). Начался учебный год, Юля делала уроки в санатории, тоже лёжа. Вернулась она домой и пошла в свою школу только к декабрю, но долго ещё ходила в специальном корсете.

Юля училась на 4 и 5, правда, у неё был ужасный почерк, но я давно оставила мысль работать над её почерком — это было невозможно, у меня не хватало терпения. Ещё она очень любила читать.

Отношения у меня с матерью были плохие. Она считала, что моя жизнь должна была быть сосредоточена только на дочери. У меня так не получалось, я всё хотела своей личной жизни, я искала «своего принца». ( Для меня полностью сосредоточиться на ребёнке получилось только в пенсионном возрасте, в том возрасте, когда либидо отсутствует, страсти не мучают, и есть только нежность к ребёнку. И это, я скажу, самый благодатный возраст вообще, если здоровье не ушло!)

Конечно, бабушка ею занималась больше, тем более, когда я стала работать гидом и была в отъездах. Бабушка любила свою Джулию самозабвенно, наверно, всю свою тогдашнюю нелюбовь ко мне (а и, правда, за что ей тогда было меня любить-то!) она воплотила в двойную любовь к ребёнку…

Юля всё это чувствовала. И это, плюс её врождённая нервность, плюс характер, больно сказались на ней. Она всегда была своенравной. А к подростковому возрасту это стало приобретать другие формы.

Летом ездила в лагеря, (как и я в своё время). Но однажды, лет в 12 сбежала из лагеря. Что-то ей там не понравилась. И сама, без денег, добралась до дома.

Потом у Юли начался комплекс фигуры. Она была предрасположена к полноте (точно не в меня), и я дважды — в минуту гнева — назвала её коровой. Может, это повлияло, не должна я была, конечно, девочку так обзывать, каюсь и каюсь.

В общем, Юля стала морить себя голодом: подойдёт к столу, возьмёт кусочек черного хлеба, понюхает, отложит и уйдёт. Позже я узнала про такой диагноз — «анорексия». А потом и — «булимия», «дисморфофобия». Всё это у нас было. Но я не хочу описывать это в деталях, только скажу, что было очень тяжело всё это наблюдать, с этим жить, с этим бороться, и в этом стрессе я и бабушка жили ещё много лет.

Однажды, Юле было 14 лет, мы только сделали ремонт в квартире, она зашла в кухню, стала пить чай, потом- не помню, что её ввело в ярость, она плеснула этим чаем на только что выбеленный потолок. Я сказала ей — ты сволочь, после чего она оделась и скрылась из дома. Было 10 часов вечера и на улице стоял жуткий холод с февральским ветром. Юля не возвращалась. Мы не спали всю ночь. Утром она пришла. Сказала, что села на электричку и потом, познакомившись в ней с двумя парнями, пошла к ним на дачу. Я заставила её поехать со мной к гинекологу. Слава Богу, всё обошлось. (Парни не стали связываться с малолеткой?)..Если это вообще правда. Но это был мне урок — с дочерью надо себя сдерживать.

Потом Юля неожиданно для нас увлеклась религией, абсолютно запрещённой в то время, она запиралась в маленькой комнате, молилась, писала что-то в дневнике и рисовала каких-то антихристов.

И вдруг сожгла свой комсомольский билет. Для мамы это было ужасным ударом — это было огромным социальным преступлением, и, если бы не начавшаяся перестройка, всё могло бы обернуться очень плохо для Юли, её бы исключили из школы и она не смогла бы поступить в институт. Мама сказала, что не простит этого Юле до могилы… Мама вообще была очень лояльным к режиму человеком, настоящим советским человеком и атеисткой, хоть и беспартийная. Всё, что происходило с Юлей для неё было очень тяжко. Для меня тоже, но меня хоть работа развеивала и потом у меня было больше сил.