Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

И вот в конце августа я узнаю, что с Кубы приплыл корабль с большим количеством новых кубинских сотрудников посольства и прочих. И буквально через день звонок в дверь. Открываю — Франсиско собственной персоной! Очень смущённый, попросил разрешения войти, и начал мне свой рассказ о том, что он был вынужден подать на развод для того, чтобы ему дали место на работу в Москве, от Министерства Высшего Образования Кубы и он теперь в Москве будет куратором кубинских студентов. Просил простить его. Сказал, что, когда я получу извещение об иске, я должна отклонить его. Ну, что? Я поняла, я простила.

Между тем, Юля сдала экзамены и поступила — по моему «наущению» — в Институт геодезии и картографии, на геодезический-астрономический факультет. Пошла, в общем, учиться. Проучилась она там один год, было у неё много неудов, т.к. она очень плохо посещала занятия, и после неудачной летней практики она ушла из этого вуза, сказав, что эта специальность её не интересует. И следующей осенью 1988 года она пошла учиться в медицинское училище, что на Смоленской, из которого в 1990 году ушла за месяц до окончания, чтобы — по её словам — не попасть под распределение.

А нашу жизнь с Франсиско семейной назвать было нельзя. Он жил в общежитии МГУ, я приезжала к нему, оставалась у него, но его никогда не было дома, приходил он, как правило, поздно, потому что проводил собрания или сам сидел на них допоздна. Я ругалась, говорила ему, что его партийные собрания никому не нужны, и что хватит заниматься глупостями. Ведь перестройка шла полным ходом. Я ходила на всякие митинги и меня даже один раз задержали и отправили в автозак, привезли в какое-то дальнее отделение милиции, проверили документы и отпустили. В общем, настроение было приподнятое. Я ещё помогала какому-то народному фронту составлять какие-то списки, ко мне приходили домой с ними, а Франсиско не только всё это не нравилось, но он ещё вздумал ревновать меня к этим молодым ребятам. У нас Франсиско жить не мог, я заранее знала, что маме это не понравилось бы, а он, по своему гордому характеру, чувствуя её скептическое к нему отношение, сам бы на это не согласился. Для мамы самое важное было спокойствие в доме и комфорт для Юли. А с Юлей было трудно. Про это я, наверно, напишу в отдельной главе. Между тем, пришло из Кубы уведомление о разводе. Я показала его Фр-ко. Он прочитал и ушёл из дома (это было у нас дома). Его не было много часов. Потом, наконец, он позвонил, сказал, что ходил по улицам, не смея посмотреть мне в глаза, я сказала, чтобы он не дурил и шёл домой. Пришёл и произнёс: «Какое же у тебя золотое сердце». И добавил, что мы снова зарегистрируемся. Но до этого дело не дошло.

Однажды мы с Франсиско сильно поссорились, и я совершенно не помню, что было причиной, но скорей всего очередная его ревность. И он написал мне записку о том, что, мол, петухи пропели последний раз и что-то в этом духе, и, что он уезжает из Москвы в другое место, и, кажется, чтобы я его не искала. Через какое-то время я позвонила в их представительство и мне сказали, что он теперь работает куратором студентов в Калининграде. Я узнала адрес общежития и на какие-то праздники купила билет на поезд в Калининград. История повторялась! Обиженный муж и неуёмная добросердечная и великодушная жена! Опять я неожиданно нагрянула к нему в гости, опять он был дома, и опять надо было его «размораживать». В общем, мы помирились, и я провела с ним неделю. Заодно комендант и студенты познакомились со мной как с его законной женой на случай притязаний на него с женской стороны. У их членов партии это было строго, как у нас в прошлые годы. Итак, Франсиско продолжал работать в Калининграде, время от времени приезжая в Москву ко мне и заодно, чтобы увезти кусок мяса из Москвы — там его не было в магазинах.

В 1988 году я по приглашению испанских туристов совершила поездку в Испанию. Границы уже были полуоткрыты, но пока мало, кто мог этим воспользоваться, т.к. у людей и денег не было, и нужных приглашений, а массовый туризм ещё не начался. В эту долгую (40 дней) первую поездку я посетила, благодаря стараниям моих туристов, много испанских городов: Мадрид, Барселона, Севилья, Гранада, Виго, Сантьяго-де Компостела, Валенсия. Меня изумили рынки, где было всё! И любезные продавцы предлагали всё пробовать, и рыбу они чистили сами! Такого разнообразия продуктов я ещё не видела в своей жизни. Вернулась я с огромным чемоданом подарков и гостинцев. Это было как раз под новый год, и Франсиско уже приехал в Москву из Калининграда, чтобы встретить меня с поезда. И мы справили сначала день рождения Юли — ей исполнялось 20 лет, потом годовщину нашей свадьбы — 27 декабря, а 28 декабря — день рождения мамы. А потом — новый 1989 год.

Я не особенно хорошо помню, как он прошёл. Помню, как Юля исчезла и ее не было несколько дней, а мы с мамой не знали, что думать и что предпринять, пока я не прочитала в ее дневнике про пьюхтинский монастырь и не позвонила туда; разговаривала с наставницей, узнала, что Юля и вправду там, в качестве волонтера, и наставница распорядилась Юле тотчас уехать.

Ещё помню, что работала переводчиком на Международном конкурсе балета, проходившем в Большом театре, с двумя испанскими балеринами и даже с самой Алисией Алонсо, столкнулась с малоприятным миром искусства, где царствуют ревность, склоки, зависть. Там, в буфете Большого театра познакомилась с замечательной Ольгой Белозеровой, тоже переводчицей, из Ленинграда. В дальнейшем я останавливалась у неё в Ленинграде и мы рассказывали друг другу свои истории, она тоже растила дочку одна, мне было хорошо в её компании. Потом она эмигрировала в Мексику, там вышла замуж за внука Троцкого, отношения у нее с ним, естественно, не сложилось — слишком разные ментальности, а затем ей помогли перебраться в США, в Хьюстон, где она вскоре стала работать переводчиком в НАСА и проработала там немало лет. Ольга ещё раз попробовала устроить личную жизнь, на этот раз с американцем, но скоро они разошлись по той же причине — разных ментальностей. Последнее, что я знаю об Ольге, это то, что после того, как она ушла на пенсию, она часто бывала в Питере, где писала историческую книгу об адмирале Курочкине, несправедливо забытом герое времён японской войны. Сейчас контакт с ней оборвался.

Пока я была в Большом театре, я сходила на все его постановки, сидела в самых лучших ложах. В конце 1989 года, когда мама чувствовала себя уже неважно, она решила, воспользовавшись возможностью, «в последний раз» (по ее словам) сходить в Большой, давали только что поставленный балет «Иван Грозный», мама сидела на первом ряду ложи бенуара, и всё же с трудом смогла высидеть представление.

Наступил 1990 год — год смерти мамы…