Борис Колымагин - Святой хирург. Жизнь и судьба архиепископа Луки

В этой ситуации советские верующие выбирали не тотальное противостояние режиму, а сохранение духовного стержня. Не отвергая, а чаще всего пассивно принимая подавляющее большинство советских мифов, они выстраивали внутри себя ценностную вертикаль. И в ситуации трудного жизненного выбора искали в ней, прежде всего, опору.

Многие неприятные на первый взгляд вещи они пытались приспособить под нужды духовной жизни. Например, ежедневное хождение на работу они превращали в аскетическое упражнение с неизменной внутренней молитвой в определенное время, в зависимости от обстоятельств.

И при этом им часто приходилось плыть против течения. Совершать «диссидентские» жесты, соразмерные по внутренним масштабам тем, которые совершал Лука. И искать допустимую меру компромисса.

Вопрос об этой мере стоял перед многими верующими. Особенно острым он был для служителей алтаря. Возьмем один случай. Современник Луки, глава церковного внешнеполитического ведомства митрополит Николай (Ярушевич) честно обслуживал интересы СССР. Выступал с правильными речами, кляня хищников-империалистов, устраивал миротворческие конференции, писал политически грамотные статьи в «Журнал Московской патриархии». Но вот грянули хрущевские гонения. И отношения митрополита Николая с советской властью резко обострились. Он пытался предпринять какие-то шаги, чтобы ослабить атеистическую хватку. О внешнеполитической деятельности в кругу узких друзей говорил: «Я за то, чтобы свернуть эту работу. Весь мир должен знать, что с нами творится что-то неладное, что мы в тисках» (2).

Контролирующие органы сигнализировали наверх: митрополит Николай «по существу устранился от руководства внешней церковной деятельностью, считая, что работа по укреплению международных связей по линии патриархии диктуется только лишь интересами государства». В одной из частных бесед он утверждал: «Я категорически против не только приглашения в СССР каких-либо иностранных делегаций, но и вообще против всякой внешней работы Московской патриархии, поскольку она полезна государству. Я не понимаю, как можно в обстановке тирании продолжать разговор с западниками, обманывая их и себя, убеждая их и весь Запад в том, чего нет на самом деле. Я не могу врать, я категорически не хочу этого и, главным образом, не хочу помогать нашим злейшим врагам, открыто издевающимся над нами, заставляющими нас играть эту глупую комедию» (3).

В августе 1960 года митрополита Николая смещают. Все это происходит на глазах у Луки. Сам он тоже иногда позволяет резкие высказывания в адрес властей. Но одно дело слова в своем кругу, другое – публичный жест. Митрополиту Николаю советские власти не простили речь патриарха Алексия (Симанского) на конференции советской общественности по разоружению в феврале 1960 года. Патриарх выступил с речью, направленной на защиту исторической роли Русской православной церкви. Контролирующие органы сочли «виновным» в таком демонстративном выступлении митрополита, который взял на себя авторство.

У Луки был свой вариант «патриаршей» речи – выступление с другими епископами против церковной реформы приходского управления, которую готовили в то время чиновники-атеисты. Напомним, что в мае 1961 года в Крым приехал секретарь Астраханской епархии Дашевский по поручению епископа Павла (Голышева). Он попросил Луку выступить против реформы. Тот отказался от публичных протестов, мотивируя это тем, что может произойти раскол в епископате. Прот. Георгий Митрофанов на презентации первого издания этой книги высказал мысль, что Лука зря испугался: терять уже было нечего.

Мы не беремся судить, правильно поступил архипастырь или нет. Но в любом случае в ситуации выбора из двух зол о святости говорить трудно.

А выбирать из двух зол Луке приходилось постоянно: и когда он воплощал в жизнь ограничительные меры властей, и когда сокращал благотворительность, и когда участвовал в агитационных мероприятиях. К некоторым советским жестам святителя можно относиться совершенно спокойно. Ну, подписался, к примеру, глава Крымской церкви на государственный заем. Какое это имеет отношение к делу спасения? А вот когда он сообщает уполномоченному о деятельности катакомбников и просит принять меры, это уже как-то не очень. То есть просто не есть хорошо. Неужели он не чувствовал, что канонические и мистические границы Церкви далеко не всегда совпадают и что оказавшиеся в других юрисдикциях верующие тоже заслуживают уважения?

Увы, в понимание церковных границ святитель вносил идеологическую составляющую. Разумеется, этим грешила вся «сергианская церковь». Она, например, стремилась во всем ущемить интересы Зарубежной церкви и часто ни во что не ставила ее таинства. Делалось это не только по указке властей, но и от чистого сердца. К раскольникам справа и слева Лука относился очень строго – в духе борьбы партии большевиков с левыми и правыми уклонистами. И неизменно требовал от побывавшего в другой юрисдикции клирика покаяния, не обращая внимания на драматизм времени.

Особого слова заслуживает отношение архипастыря к «вождю всех народов» И.В. Сталину. Казалось бы, о чем здесь говорить – они антиподы: один был жертвой, другой палачом. Один страдал за веру, другой пытался ее искоренить. И даже в первые послевоенные годы, в период «сталинского возрождения» религия оставалась под жестким прессом атеистического государства. В то же время святой согласился принять Сталинскую премию, в проповедях призывал чтить «вождей народа нашего» и в частных разговорах не позволял себе негативных высказываний о генералиссимусе.

Конечно, все это можно объяснить заботой архипастыря об интересах Церкви и его осмотрительностью. Он считал, что сталинизм – это надолго, очень надолго. И верующим нужно находить свою нишу в советском обществе, становиться его органической частью. К слову, и отказ от соборности 1920-х годов связан в практической деятельности Луки с пониманием того, что в условиях тоталитаризма Церкви нужен сильный руководитель. Что же касается Сталина, то можно не сомневаться в том, что если бы «вождь всех народов» покаялся в своих злодеяниях, то святой врач заключил бы его в свои объятия.

Но в том-то и дело, что «эффективный менеджер» до конца оставался прагматиком и ни у кого прощения не просил. А раз так, то и простить его невозможно. Потому что прощать в данном случае могут только жертвы. Мнение наследников – дело десятое.

Число священников в Крыму примерно соответствовало числу действующих храмов и в разные годы колебалось от 70 (в первые послевоенные) до 30 и даже менее (1). В относительно стабильные пятидесятые оно замерло где-то в районе 55.