Борис Колымагин - Святой хирург. Жизнь и судьба архиепископа Луки

Глядя на фигуры поведения и риторику главы Крымской епархии, мы не можем сказать, что святость проявлялась буквально во всех сферах его жизни. Нет, она присутствовала только в каких-то фрагментах.

Наверное, очевидную святость можно обнаружить во врачебной деятельности подвижника. Его медицинские знания, опыт, интуиция оказывались в поразительном единстве с молитвой и любовью к страждущему человеку. Эта была святость поверх конфессиональных границ и религиозных рамок. Она нередко спасала не только тела, но и души, в которых возникала жажда веры.

Внутри традиционной церковной жизни святость Луки проявляла себя в ревности о доме Господнем. Архипастырь любил долгие уставные богослужения, любил внутренне беседовать со святыми и до последнего сражался за каждый храм, предназначенный к закрытию.

Это не была просто битва за стены. Святитель, как мог, защищал народ Божий. Его святость, таким образом, оказывалась неотделимой от заботы о «малом стаде», она была экклесиоцентрична .

Не стоит при этом, однако, недооценивать и саму его любовь к богослужению. В нем он искал и находил тишину особого рода. Позволим себе небольшое отступление. В Древнем Риме под тишиной понимали не просто исчезновение звуков. Она была связана с птицегаданием, с отсутствием всякого огреха в ауспенциях (1). Римляне поднимались для совершения ритуала после полуночи. Да, кругом было тихо. Но главным для них все-таки было строгое соблюдение самого обряда.

Когда мы говорим о тихом православном богослужении, то, наверное, имеем в виду все-таки не эту строгость. Да, тихий храм в каком-то смысле противостоит церкви на рыночной площади или собору с его торжественными службами. Но это противостояние чисто внешнее: тихая служба может быть и недалеко от рынка, и в кафедральном строении. И она связана не столько со стройностью службы, сколько с внутренним ядром человека и его соотнесенностью с высшим. В тишине незримо присутствует Бог. И верующий, понимая это, начинает вести себя соответственно.

Такую ситуацию можно сравнить со встречей знакомых людей не самого высокого полета. Они обсуждают что-то, беседуют. Но вот к ним в компанию приходит сокурсник, живущий совсем другой жизнью. Он много знает, он интересен. И вдруг меняется планка разговора. Возникает особая атмосфера. Такой человек может, в принципе, просто стоять у стенки. Но в его присутствии люди говорят как-то иначе. Часто адресуют свои слова не только собеседнику, но и новому гостю.

Лука в храме замечал молча стоящего Христа (а ведь не каждому это дано). И свои речи, свои поступки адресовал Ему. У Него искал, прежде всего, одобрения.

Если из молчания родится слово, «упоительная речь», то из тихого богослужения возникает путь. Путь является как бы продолжением тихого богослужения, его эманацией.

В этой связке «путь – богослужение» все очень серьезно. Религиозный фактор не имел, как сегодня, яркой идеологической окраски. Он оказывался внутри значимых поступков. Внутри связки «богослужение – путь». Так было в жизни Луки. Так было, впрочем, и раньше. В том же Древнем Риме. Скажем, Деций, римский консул, бросается в гущу врагов и погибает. При этом он воспринимает свои действия как жертву богам ради Рима, ради спасения Отечества. Полководцы на войне не только совершают гадания, участвуют в ритуале, они предстоят перед богами даже в битве.

Конечно, между римским язычеством и российским христианством имеются кардинальные различия. И все же сакральное обнаруживает себя в похожих жестах. Лука совершает литургию, а потом идет в мир и служит Христу. Когда Александр Блок в поэме «Двенадцать» увидел впереди красногвардейцев «в белом венчике из роз» Иисуса Христа, он ничего не придумал. Это было чистой воды визионерство. Христос никуда не уходил из мира и страдал вместе со своими последователями.

Лука своей жизнью свидетельствует: Бог через людей действует в социальной жизни. И после каждой литургии снова напоминает: помните, что и за церковной оградой Бог, не отвергайте Его. Тихая служба дает ему силы на свидетельство.

Святость Луки всегда оставалась христоцентричной . Образ поруганного Христа, однажды увиденного и воспринятого Войно-Ясенецким в 1920-х годах, жил в его сердце. Многочисленные проповеди и апологетические заметки шли из глубины его души. В них не было стилизации и бесконечных цитат из святых отцов, столь характерных для постсоветского времени. Конечно, можно сказать, что Лука просто не смог прочитать соответствующую литературу ввиду отсутствия этой самой литературы. Но ведь и для большинства советских людей такой возможности тоже не было. Церковные книги нередко воспринималась карательными органами как контрреволюционные, да и не переиздавались они в СССР.

Отказ от патристики в пользу Христа, который открывается нам в Евангелии, открывается напрямую, без сложной системы комментариев и комментариев на комментарии, роднит Луку с православными людьми, которые катапультировали к Богу из атеистического космоса. Люди приходили сначала к Спасителю и лишь потом постепенно начинали впитывать традиции.

Предание в советское время передавалось, как оно было и во времена первых христиан, не через книжную культуру и медийные образы, а через живое общение. Тема Церкви как народа в общении актуализировалась именно в советскую эпоху. И, несмотря на огромный дефицит этого общения, на боязнь произнести лишнее слово, люди находили в Церкви связь поколений и свой круг. Общение шло по касательной, и ему способствовали даже какие-то мелочи ритуала, вроде земного поклона или троекратного целования при встрече, давно исчезнувшие вне церковной ограды.

Хотя и то верно, что носителей живого Предания в церкви оставалось немного. И страх сковывал церковные инициативы.

Страх и горький опыт делали людей внутри и вне церковной ограды осторожными. Сам уклад жизни советского человека был достаточно пуританским. Особенно это относится к 1940— 1950-м годам.

Советский человек постоянно решал проблемы нехватки продуктов питания, одежды, обуви, жилья. Многими нитями он был связан с трудовым коллективом и с соседями. Каждый побаивался каждого. Нельзя было просто так пропустить субботник, Первомайскую демонстрацию или выборы: вмиг можно было оказаться в числе «отщепенцев». Средства массовой информации делали свою работу по зомбированию населения. Но решительно отказаться от них было нельзя: такой отказ от СМИ и определенного языкового поведения превращал человека в изгоя. И дело было не только в том, что нормальный верующий в глазах общества становился носителем «пережитков». Архаика ставила крест на его продвижении по социальной лестнице.