Артём Драбкин - Разведчики

А другие ордена за что получили?

Еще один орден Красной Звезды мне вручили за бои в окружении. В Польше дивизия вырвалась на 18 километров впереди других частей корпуса и оказалась в окружении. Мы 13 дней держали круговую оборону, а потом пошли на прорыв.

Орден Отечественной войны получил за бои в начале сорок пятого года.

А за Берлин ничего не дали, да и черт с ним.

Как отмечали наградами бойцов разведвзвода?

Не скупились, разведчиков награждали чаще, чем обычных стрелков. И было за что. С орденом Красного Знамени у нас во взводе бойцов не было, но орденоносцами были большинство, а старшина Шевакулев, например, заслужил в боях два ордена Славы. Как-то наградили сразу весь личный состав взвода, за исключением его командира.

В Белоруссии немцы ворвались на позиции двух рот одного из наших батальонов, всех бойцов перебили и закрепились в траншеях. Наш взвод кинули в «пожарном порядке» исправлять положение, в сумерках завязался бой, мы всех вырезали и отбили позицию.

Пополнение во взвод сами набирали, или – «кого пришлют, с тем и воюем»?

Сам набирал. Вообще-то этим должен был ПНШ-2 заниматься наряду со мной, но Дмитриеву было не до этого. Офицер разведки первый в полку отбирал к себе людей из пополнения. Но добровольцев в разведку было немного, если честно говорить, все знали, что у нас ноги быстро протянешь, а к концу войны большинство «комсомольцев-патриотов» были давно убиты, кто под Курском, кто под Сталинградом, а присылали в стрелковые полки все, что наскребали в тылах «с бору по сосенке», да и то эту сосенку уже ободрали в штабе дивизии всякие тыловые службы, и артиллеристы себе в артполк народ отобрали, и саперы, и дивизионная разведрота, и связисты, а к нам, в пехоту, отправляли, – что осталось чем богаты, как говорится…

На Висле у нас полностью погиб один батальон, а два других понесли большие потери. Так прислали к нам из «запаски» сразу 800 человек на пополнение, почти все «западники» с бывших временно оккупированных территорий. Построили новичков «покоем», я вышел на центр: «Добровольцы в разведку! Кто хочет?» Вышло всего трое человек. Больше ни «романтиков», ни «любителей риска» не нашлось в этом пополнении. Обычно к нам сами добровольно только бывшие штрафники из уголовников и партизаны шли, но иногда приходили «разные» люди, помню даже разведчика, бывшего учителя математики. На Одере нас тоже массово пополнили, привезли человек шестьсот новеньких. И опять только несколько человек вышло на призыв в разведку.

Но начштаба Шутов хотел, чтобы в разведвзводе был полный штат, так сам прошел вдоль строя и добавил еще пару человек тех, кто поздоровее.

Отношения между разведчиками взвода, какими они были? Все-таки люди разных довоенных судеб, различных характеров и так далее.

Старались друг с другом не конфликтовать, тем более костяк взвода давно воевал вместе, отношения между «старичками» были братскими. Но были исключительные случаи. Разведчики – народ в основном отпетый, и свести личный счет при удобных обстоятельствах могли спокойно. Человек с оружием может стать самым опасным зверем.

Как-то в Польше, при приеме пополнения, я спрашиваю у одного добровольца: «Где сидел и за что?», а он отвечает: «Я никогда в тюрьме не сидел». Фамилия его была Зильберштейн, еврей из Одессы, лет тридцать ему было. Зачислил его к нам. Перед заданием во взводе обычно я спрашивал: «Кто сегодня пойдет?» Старший группы всегда назначался, а остальные сами вызывались. На задание, как правило, у нас ходили пятерками. И Зильберштейн пару-тройку раз промолчал. Пошли пятеркой на разведку переднего края. Залегли. И тут я слышу, как старший сержант Салов говорит Банкенбаеву: «Ну, ты видал, как наш взводный своего жидка прикрывает? Обрати внимание, когда лейтенант людей на задание вызывает, этот пархатый сразу в Мишку глазами впивается, мол, только не меня. И тот его не берет в поиск! Я как это приметил, то решил, я этого жидка обязательно застрелю, он мне свой затылок еще подставит».

Мы встали, пошли дальше, нарвались на немцев, и хорошо, что Касюк успел первым выстрелить, но старшего сержанта Салова насквозь прошило автоматной очередью.

Его труп мы вынесли, и я подумал, а вдруг еще кто-то во взводе думает так же, как покойный Салов? И я отправил Зильберштейна из взвода в стрелковый батальон, от греха подальше, и больше его не видел, то ли убило его, то ли ранило, то ли еще что… Меня мой разведчик, узбек Альметов, коммунист и орденоносец, пытался застрелить тихой сапой. Он отказался выполнить мой приказ, и мне пришлось принять крутые меры. Альметов почуствовал себя «оскорбленным в лучших чувствах», затаил злобу и решил меня прикончить, искал подходящий момент, но я его «ждал». Он все понял, и после этого случая молчал и ничем свою неприязнь не показывал.

Но если не касаться этих двух случаев, то можно сказать, что мы были как одна семья. Уйдут пять человек на задание, так никто из оставшихся спать не ложится. Такая у нас был традиция – ждать своих. Все у нас было пополам – и кусок хлеба, и радость, и горе…

Были случаи трусости среди разведчиков?

У нас во взводе такого никогда не было. В стрелковых батальонах всякое случалось. До сих пор не могу забыть, как выстроили весь полк на показательный расстрел одного сержанта-членовредителя, который специально взорвал в своей руке запал от гранаты РГ-42, и ему оторвало четыре пальца. Зачитали приговор, а потом спрашивают у стоящих в строю: «Есть желающие привести приговор в исполнение?»

Командование пыталось в конце войны сохранить старых опытных разведчиков?

У нас начальники никого никогда не берегли. Этого убийцу, бывшего комбата Дмитриева, в штабе «прятали» от справедливой кары, а когда кто-то «стукнул» в штаб полка, что я Шевакулева на задания не пускаю, то меня сразу вызвал к себе начштаба подполковник Шутов и строго спросил: «Ты почему старшину Шевакулева на поиск не назначаешь? Он что у тебя, на особом положении?» – «Товарищ подполковник, мы все задания выполняем. А кого в разведку посылать, это уже мое дело». Начштаба больше к этой теме не возвращался. Он вообще ко мне всегда относился хорошо и душевно.

А я Ваню Шевакулева хотел сберечь, старался посылать его на разведку пореже, и не на самые рискованные задания. Хотя любое легкое задание для разведчиков в одно мгновение могло обернуться в невыполнимое и сопряженное с потерями. К нему как-то пришло письмо от матери из города Иваново, в котором она написала, что жена Ивана умерла. Все время голодала, последний кусок отдавала своим двум детям и померла совсем молодой. Тогда я впервые увидел старшину плачущим. После нашего последнего боя, 2 мая в Берлине, меня Иван спросил: «Почему в разведку, как всех, не посылал?», и я ответил ему: «Мы почти все холостые, если убьют, то мать поплачет и успокоится, а у тебя двое детей. Кто их вырастит, если не ты?» И тогда я во второй раз увидел на его лице слезы…