Артём Драбкин - Разведчики

После того как я дал согласие, мне в штабе выписали проездные литерные документы, дали боевую характеристику, я простился с товарищами, добрался до Тулы, где был сборный пункт для будущих курсантов, и оттуда мы поехали жить, отбыли в тыл на учебу в Ветлугу, во 2-е Горьковское танковое училище. Нам объявили, что срок нашего обучения 1 год, но наша учеба продлилась до марта 1947 года, и за этот период училище дважды передислоцировали с места на место. Выпуск состоялся уже в Проскурове.

Выпускникам, бывшим фронтовикам, предложили выбор – служить дальше в армии или демобилизоваться по желанию. Я ушел в запас, но через два года меня военкомат в Днепродзержинске стал доставать повестками, и когда я, вернувшись из командировки, в Днепродзержинск явился, чтобы выяснить, в чем дело, то в военкомате меня обрадовали, объявили, что я снова призываюсь в армию.

– Где довелось служить после повторного призыва?

– Сначала в Прикарпатском ВО, в полку тяжелых танков, а затем меня отправили на курсы политработников, и после окончания курсов я попал служить в Германию, где начинал с должности замполита отдельной разведроты. В середине пятидесятых годов меня перевели служить в Одесский ВО, где я и закончил свою службу, отдав армии после войны еще двадцать лет своей жизни. Вышел в отставку в звании майора, поселился в Одессе, где прожил до 1990 года.

Интервью и лит. обработка: Г. Койфман

Владимир Матейчук, 1945 год

Я родился 22 июня 1925 года в селе Окница Каменского района тогда еще Молдавской АССР. Нас в семье было четыре брата: старший – Филипп, но он был намного старше нас, девятнадцатого года, его призвали в армию еще до войны, и он даже успел поучаствовать в финской войне, средний – Игнат, 1923 г.р., я и самый младший – Дмитрий, двадцать седьмого года. Отец наш – Павел Маркович, был простым крестьянином, работал в колхозе, а мама занималась домашним хозяйством.

Как жили до войны?

Нормально жили, потому что отец у нас был трудяга, к тому же старший брат Филипп уже стал работать механизатором в колхозе, а они в то время получали хорошо, так что в материальном плане мы не бедствовали.

До войны я успел окончить семь классов в нашей украинской школе № 18 в Окнице, думал потом поступить в сельскохозяйственный техникум, чтобы учиться виноделию, но не вышло… Отличником в школе я не был, но учился хорошо. Село у нас по молдавским меркам было среднее – дворов восемьсот.

Недалеко от нашего села до сорокового года была пограничная застава, и поэтому мы с пограничниками много общались, ходили к ним кино смотреть. Военную подготовку я не застал, все-таки когда началась война, мне было всего шестнадцать лет. Спортом я до войны не занимался, но был рослым и сильным.

Было ощущение, что приближается война?

Село у нас было как бы на отшибе, и такой информации до нас не доходило, поэтому ощущения, что приближается война, у нас не было. Но уже перед самой войной вдруг один из наших односельчан начал вести такие разговоры. Но он был при советской власти осужден, и все знали, что он на нее обижен, поэтому его словам особого значения не придали. Нам отец примерно так сказал: «Чепуха это, не слушайте вы его».

Как Вы узнали, что началась война?

Мы узнали, как и все, – по радио. Никаких самолетов, ни других признаков начала войны мы не видели. И уже совсем скоро мы оказались в оккупации. Отца и Игната тогда не призвали, потому что отец был 1900-го года рождения, а Игнат декабрьский, и восемнадцати лет ему еще не было. Были планы эвакуировать все население села, но не успели отъехать далеко, когда узнали, что мы уже оказались в окружении, и нас всех вернули по домам. Разговоров, почему наша армия отступает, я не слышал и тогда об этом как-то не задумывался.

Когда Ваше село оказалось оккупировано?

Точно уже не помню, где-то в августе, но никаких боев у нас в округе не было. Немцы прошли не останавливаясь, только искупались в нашей речушке рано утром и сразу ушли.

Зато появились румыны, которые начали мародерствовать: что-то брали в домах селян, разграбили наш сельский магазин. Но постоянного гарнизона в селе не было, они даже почти не приезжали к нам, но было что-то наподобие «опорного пункта», в котором было два молодых молдаванина из соседнего села Хрустовое, но они ничего плохого людям не делали, никого не обижали и вели себя доброжелательно. Поэтому относились к ним хорошо, можно даже сказать, что они были нашими защитниками.

Даже к моему отцу, активисту советской власти, никаких репрессий применено не было, да и к другим людям тоже. Но может, это было потому, что село наше небольшое и стоит как бы на отшибе. Только уже потом один из наших односельчан пошел служить румынам, но где-то незадолго до освобождения у нас в округе появились партизаны, причем приехали в наше село на лошадях, его арестовали и, насколько я знаю, расстреляли. И румыны за его убийство никак не отомстили, видно, понимали, что это уже ничего не изменит.

Румыны в наше село назначили примара, который занимался хозяйственными и административными вопросами. Школа в период оккупации не работала, поэтому дети в этот период не учились.

В нашем украинском селе евреев вообще не было, но всю войну у нас в селе жители прятали две еврейские семьи из Каменки. Причем про это многие знали, даже видели этих людей, ведь они не в подвале сидели, а работали по хозяйству, за водой ходили, но настолько дружные были в нашем селе люди, что их никто не выдал, и они благополучно пережили оккупацию.

Колхоз в нашем селе румыны не распустили, а сделали из него общину и заставляли работать в ней всех жителей села абсолютно бесплатно. Но работали те, кто был постарше, а нас, подростков, не заставляли, поэтому лично я не работал. Все, что производилось в общине, они подчистую забирали, люди выживали только за счет своего собственного хозяйства. Жили в тот период все мы очень тяжело, словами не передать, фактически вели натуральное хозяйство, т. к. вообще ничего не могли что-либо купить. Даже соль и спички купить было большой проблемой, поэтому, например, вместо спичек пользовались кресалом. Для того чтобы одеться, сеяли коноплю, из нее мама ткала ткань и что-то нам из нее шила.

С боевыми товарищами

Прожили эти три года как на каторге, другого слова я не подберу. Как говорится, «света белого не видели», только много и тяжело работали… Но работали мы только в общине, к военным работам нас не привлекали ни разу.