Артём Драбкин - Разведчики

На подходе к Харькову, у села Казачья Лопань, нас посадили десантом на танки «Т-34» и отправили в рейд по немецким тылам. Здесь мы за все немцам отомстили. Дорога на Харьков была пробита. В Харьков мы заходили со стороны Сумского проспекта и до самой железнодорожной станции продвигались с боем, ведя уличные схватки с остаточными группами немцев. На Холодной горе засели немецкие снайперы, по своей сути – смертники, мы у них были как на ладони, и отстреливались они до последнего. Моему взводу пришлось зачищать здание тюрьмы, и там мы ликвидировали четырех немецких снайперов… Идем дальше по городу, а навстречу местная женщина ведет за руку немецкого солдата. Мы ее спрашиваем: «Немца в плен взяли?» – «Нет. Этот немец – антифашист. Я его у себя долго прятала. Он дезертировал от немцев. Его родители – коммунисты, сидят в Германии в концлагере, и он дал себе слово, что если попадет на Восточный фронт, то воевать против русских не будет!» – «Мы его с собой взять не можем, сзади идет комендантский взвод штаба полка, туда вашего немца и передайте»…

Мы вышли на окраину города, переночевали в нескольких уцелевших домах, а утром снова пошли в бой. Перед нами была мелководная и неширокая речушка Харьковка, мосты через которую были взорваны, но преодолеть реку с ходу мы не могли, немцы вели по берегу очень сильный пулеметный и минометный огонь.

Мы все же перешли реку, развернулись в цепь и атаковали немецкие позиции. Метров через пятьдесят я почувствовал удар в спину, но не понял, что ранен, а потом закружилась голова, и я свалился на землю. Через несколько часов меня подобрали на поле боя санитары и отправили в харьковский полевой госпиталь, который уже развернулся в городе. Здесь мне сделали операцию, удалили осколок снаряда из-под левой лопатки.

В госпитале я пролежал с конца августа до 15 октября. Меня выписали вместе с другими в батальон для выздоравливающих, находившийся в Харькове, но там мы не пробыли и одного дня. Сразу была сформирована небольшая маршевая рота, и почему-то мне приказали вести ее к фронту. Мне дали список бойцов, сопроводительные документы на каждого, и указали район, куда я должен прибыть, в армейский запасной полк, где собираются части, предназначенные на пополнение нашей 69-й армии.

Нас покормили, и мы колонной пошли на выход из города.

Когда проходили мимо дома правительства, то увидели, как на площади стоят автомашины с виселицами, а вокруг них много гражданского населения. Нам сказали, что сейчас будет приведен в исполнение приговор над предателями, которые убивали советских людей в душегубках. Мы издалека смотрели, как зачитывают приговор, как на головы изменников и палачей накидывают петли. Потом машины тронулись с места, и трупы закачались на веревках. Возмездие совершилось. Народ расходился с площади.

Мы пошли дальше, и вдруг возле меня останавливается «Виллис», из него выскакивает адъютант нашего комполка из 227-го СП, капитан, и спрашивает: «Красильщиков! Старший сержант! Живой?! Ты куда идешь?!» – «В запасной полк. Вот пакет с документами». – «Давай его сюда». Он написал на пакете, что «….капитан такой-то своей властью забирает старшего сержанта Красильщикова в 227-й СП», и приказал одному из сержантов вести колонну дальше. Адъютант привез меня на машине в полк, сразу в роту автоматчиков. Я смотрю… ни одного знакомого лица, ни единого «старика», вся рота, до последнего человека – новый набор. Меня привели к новому ротному, к капитану Зайцеву, офицеру, носившему летную гимнастерку, и адъютант ему сказал: «Это старший сержант Красильщиков, ветеран полка. Он воевал в этой роте на Курской дуге, заменил убитого командира взвода и воевал взводным до ранения под Харьковом».

С этим адъютантом меня связывала одна история. Сразу после взятия Белгорода, когда мы на какое-то время перешли к активной обороне, его за какой-то проступок прислали к нам заменить очередного убитого комроты. Мы закрепились на новых позициях, вырыли окопы полного профиля. Слышим звук мотора. С немецкой стороны низко летит наш «ПО-2» и по тому, как он машет крыльями и как самолет кидает в разные стороны, стало ясно, что самолет подбит. С немецкой стороны фронта по низколетящему самолету стали бить со всех стволов, но летчик смог посадить подбитый «ПО-2» в 150 метрах за нашими окопами, но из кабины никто не вылез, экипаж или погиб при посадке, или все ранены. И тогда этот адъютант сказал мне: «Давай сбегаем к самолету. Проверим, что с летчиками». А обстрел начался такой, что трудно передать словами, головы не поднять. Вдвоем с адъютантом, «петляя» между разрывами снарядов и мин, перебежками, мы добрались до самолета. Капитан бросился к кабине, а там только один пилот, раненный в обе ноги. Капитан орет мне: «Давай вытаскивать!» Мы каким-то образом остались целыми, попали «в зазор» между разрывами и, вытащив летчика, потянули его ползком к нашим окопам. Летчик оказался из эскадрильи связи, вез пакет в штаб армии и по ошибке залетел за линию фронта, где его и подбили.

И только мы оттащили летчика метров на двадцать от «ПО-2», как случилось прямое точное попадание снаряда в кабину самолета…

Меня зачислили в роту, поставили на должность взводного (так как офицеров не хватало), но прослужил я в ней всего четыре дня.

Почему всего четыре дня?

20 октября в полк прибыло большое начальство, четыре полковника со свитой. По их приказу построили и нашу роту, один из старших офицеров обратился к нам со словами: «Товарищи бойцы! Армия нуждается в офицерском составе, и я уверен, что среди вас есть хорошие будущие офицеры. Кто имеет среднее образование? Поднимите руку», несколько человек подняли руку. «Кто имеет образование выше семи классов?» – еще четыре руки поднялись в строю. Всех поднявших руку вывели из строя и сказали, что нас отправят в Харьков, на учебу, как они выразились, в «ускоренное пехотное училище», но на самом деле это были армейские курсы младших лейтенантов.

Все зачисленные на эти курсы были довольны, ведь им дали «отсрочку от смерти».

Курсы готовили будущих офицеров, командиров пулеметных, минометных и стрелковых взводов. Нас разбили на три курсантские роты, согласно специальностям.

Что стоит отметить, так это факт, что по распоряжению командарма срок обучения на курсах был увеличен с трех месяцев почти до полугода, и во фронтовые части мы вернулись только в апреле 1944 года. Первый раз нас хотели выпустить с курсов в январе 1944 года и направить на перешеек под Перекоп, взводными в пехоту, нам даже объявили соответствующий приказ, который был отменен на следующий день.

Что наиболее запомнилось из курсантского периода?

Занимались на курсах по 10–12 часов в день, преподавателями у нас в основном были офицеры в званиях от майора и выше. За это время мы освоили почти полную программу пехотного училища, постоянно проводили в поле тактические занятия, отрабатывали наступление отделения, взвода, роты, а также действия в обороне, включая оборудование ротных укрепленных пунктов, окапывание в полный рост. Также изучали боевые уставы, топографию, отработали навыки владения всеми видами гранат и стрелкового оружия, и нас даже учили вождению машины. Что еще мы успели пройти за полгода учебы? Установка и снятие мин – в поверхностном объеме, устройство и ведение стрельбы из 82-мм минометов. Первые три месяца мы находились в Балаклее, а потом нас вместе с другими частями армии перебросили на юг, поближе к Крыму, и мы оказались в Большом Токмаке, где курсантов распределили на постой по домам у местных жителей, по 4 человека «на хату». Здесь, на курсах, я крепко подружился с тремя ребятами: уроженцем села Возжанки Калининской области Виктором Семеновым, греком Фелахиди и с азербайджанцем Рашидовым. Наша дружба была настоящей.