Артём Драбкин - Разведчики

Старший Бубенков, Иван Васильевич, был до войны председателем колхоза в Подмосковье, а его сын Иван стал кавалером двух орденов Славы и старшиной, он был со мной в одной лодке, когда мы форсировали Вислу. Они оба остались живы.

Очень интересным человеком был боец Щукин, москвич, прибывший в роту с пополнением. В начале войны Щукин попал в плен, но ему повезло в плену остаться живым, из лагеря военнопленных его отправили батрачить к бауэру, а там уже с голода не помрешь, но язвой желудка Щукин мучился все время. Щукин прекрасно говорил по-немецки, и мы его использовали в качестве переводчика для допроса пленных и при общении с немецким гражданским населением.

Вообще, в роту «ДШК» направляли в основном людей с образованием. Было несколько бывших учителей, был бывший инженер-связист, которого мы сделали ротным почтальоном. Был бывший директор нефтебазы из Уфы. В роте был даже один бывший студент, украинец-«восточник», писавший стихи. Его, по доносу «стукача», за ведение дневника во фронтовых условиях «прихватил» дивизионный СМЕРШ, но потом отпустили обратно в роту, без трибунала обошлось.

В основном рота состояла из бойцов русской национальности. Было еще немного украинцев, несколько татар, среди них наводчик из моего взвода Сайфутдинов, был азербайджанец и один грузин, который чудом остался в живых. Пуля попала ему в висок и вышла через лобную кость, но он выжил, потом прислал в роту письмо из Грузии, что после этого тяжелейшего и фактически на 100 % смертельного ранения он стал инвалидом-эпилептиком. Нацменов из Средней Азии в нашей роте не было.

Что странно, так это тот факт, что в последний год войны на фронт не прибывало пополнение из Закавказья и уже крайне редко привозили маршевые роты из Средней Азии. Мои бойцы удивлялись и вслух возмущались – а где на передовой узбеки и кавказцы 1925 и 1926 годов рождения? Их вообще еще призывают? Если да, то где они? Или, как всегда, русские одни за всех должны воевать?..Так прямо и говорили…

Когда рота ОЗПР вступила в бой?

Бои под Ковелем, а затем на польской земле. Там же первый раз пришлось входить в прорыв в немецкий тыл. Два взвода, шесть «ДШК», получили приказ перерезать железную дорогу и не дать немцам покорежить рельсы на магистрали. По путям двигались паровозы «в связке» и тянули за собой специальный «плуг», который поднимал полотно железной дороги с насыпи «на дыбы», рельсы гнулись, и путь приходил в полную негодность. Мы прошли в немецкий тыл километров на тридцать, добрались до железной дороги и с расстояния 150 метров открыли огонь по паровозному тендеру.

Из пробитого тендера пошел пар, машинисты стали спрыгивать с паровоза, мы их там человек шесть сразу укокошили. В этих боях против нас часто действовали «власовские» части. В Лодзи выскакивает один немец с поднятыми руками, сдается. Кричит, что он свой, украинец. Ему сначала надавали по харе, а затем командир первого взвода Сагутовский его лично пристрелил.

Потом штурмовали Хелм. На машины ОЗПР рядом с пулеметчиками посадили автоматчиков и дивизионную разведку, и мы ворвались в город. Помню, идет бой, моему наводчику Сайфутдинову пулей «срезало» с голову пилотку, он орет: «Меня ранило!», я посмотрел, он целый, крови нет, кричу ему: «Стреляй, Сайфутдинов! Давай огня!»

После зачистки Хелма мы вышли на большак, ведущий на Люблин. К тому времени вся дивизия стала «моторизованной», поскольку в лесах под Ковелем дивизия захватила в качестве трофеев сотни исправных немецких машин, и комдив Коберидзе приказал немедленно посадить всю дивизию на автотранспорт. Наша рота двигалась в авангарде, и вдруг все почувствовали в воздухе запах горелого мяса. Мы увидели скопление строений в нескольких километрах от дороги, направились туда, и когда увидели вышки и ряды колючей проволоки, нам стало ясно, что перед нами концлагерь. Все машины рванули вперед, и мы оказались первыми советскими солдатами, ворвавшимися на территорию лагеря смерти Майданек, на эту настоящую «фабрику уничтожения». Мы застали еще работающие печи, рядом с которыми грудами и штабелями лежали тела умерших узников лагеря, их просто немцы не успели сжечь. Мы испытали ощущение подлинного ужаса, бойцы стояли в оцепенении, не в силах сдвинуться с места, некоторые не могли сдержать слез. А потом, как по команде, все кинулись к баракам, спасать тех, кто еще был жив… Поймали нескольких немцев-охранников, которые не успели скрыться из Майданека, и расстреляли их на месте… В бараках еще были живые, но истощенные до крайнего предела люди, выглядевшие, как скелеты, обтянутые кожей. Немногие из них были в состоянии передвигаться, и они показали нам на большое поле с капустой, где мы увидели огромные кочаны, и кто-то из узников нам сказал, что это поле удобряли человеческим пеплом, который на носилках таскали из печей крематориев. Потом нам показали железную будку, внутри которой разводили блох. В эту будку сажали людей за малейшую провинность, и помещенный туда человек погибал за несколько часов, его живым «съедали» блохи. Я приказал своему бойцу принести ведро с бензином и сжечь эту будку… Как она трещала!.. Мы ждали, пока в лагере не появился наш санбат, полевые кухни и комендантский взвод. Стали выводить и выносить живых из бараков.

И тут раздалась команда – «По машинам!», и наш передовой отряд двинулся на Люблин, находившийся недалеко от Майданека…

И тут мы увидели еще одну ужасную картину, которая потрясла всех. Вдоль дороги, на обочинах, лежали, один за другим, наши убитые кавалеристы. Все были застрелены в затылок. Рядом ржаное поле, и на нем, тут и там, десятки трупов наших кавалеристов, все в свежих бинтах, убиты выстрелами в спину и в голову. И тут до нас дошло, что немцы перехватили большую группу раненых кавалеристов, отходивших к своему санбату, и всех зверски уничтожили… В метрах восьмистах от места этой трагедии находился небольшой, но густой лес, и мы заметили на опушке движение вооруженной группы немцев. Я в передовом отряде был за старшего (Дмитраков оставался при штабе дивизии), и поэтому сам вышел по рации на связь с командиром дивизии и открытым текстом доложил обстановку. Комдив приказал мне прочесать лес и сказал: «Пленных не брать!» Офицеры подошли ко мне, тут еще появился командир стрелкового батальона, двигавшегося вслед за нами. «Кто командир?» – спросил комбат. – «Лейтенант Красильщиков». – «Давай я со своими бойцами окружу лес с той стороны, а вы в лоб ударите». – «Не пойдет. Пулеметы мощные, пули лес насквозь прошьют, твоих заденем. Давай наступать полукольцом, обхватим лес с флангов, а с той стороны я пару пулеметов на фланкирующий огонь поставлю». – «Добро. Командуй!» Мы стали продвигаться через высокую рожь, и метров через четыреста из леса по нам открыли сильный огонь… Но после всего увиденного за этот день жажда отомстить у нас была огромной, никто не залег под немецким огнем, мы просто продолжали атаковать в полный рост, и в этом лесу истребили 170 немцев. Все трупы специально пересчитали…