Артём Драбкин - Разведчики

Недавно здесь одну статью прочитал о кавалерах ордена Александра Невского, в которой написано, что за захваты плацдармов на Висле по 69-й армии и 8-й гв. армии из всех представленных к высшему званию евреев, Героя дали только Ефиму Цитовскому, комбату из 216-й гв. СП, и его представление было реализовано полностью только потому, что в наградном листе его записали украинцем, а остальным: Черномордику, мне, Вайсброду, Либскинду и еще нескольким офицерам-евреям заменили звание ГСС на ордена Александра Невского. Факт достоверный, автор статьи приложил к тексту копии семи наградных листов…

Вы лично на фронте сталкивались с антисемитизмом?

И на фронте случалось, и после войны приходилось… Но редко. Большинство людей, с которыми меня сталкивала жизнь, были нормальными и порядочными. На фронте отношение к евреям было разным, в основном неплохим… Но надо принять во внимание, что на передовой явные «жидобои» старались в открытую свою личную ненависть к евреям не проявлять по одной простой причине: у всех оружие в руках и нервы на крайнем пределе, заранее иди знай, кто в бою первым свой затылок хоть на секунду покажет. Счеты сводили между собой уже в следующей атаке…

Я никогда не скрывал, что я еврей, но мне на фронте встречались некоторые, те, кому фамилия позволяла, которые старались скрыть свою еврейскую национальность. В роте автоматчиков со мной служил Чернов, боец с типичной внешностью, который отрицал, что он еврей. Но когда его смертельно ранило и мне пришлось его перевязывать, то я увидел у него на руке татуировку, имя жены: «Ида», и все понял…

После боев на Висленском плацдарме рота «ДШК» несла потери?

Человек двадцать убитыми… Были потери в Познани, несколько расчетов мы потеряли на Зееловских высотах, где наступали на левом фланге. Тогда, например, погибли полностью два расчета, составленные из «кадровых дальневосточников».

В берлинских боях нам достался район Кепинек, это промышленный пригород, в центре которого находился железнодорожный узел. Рота участвовала в этих боях в пешем строю, «ДШК» на «катках», к каждому пулеметному взводу прикрепили по паре ранцевых огнеметчиков и по десятку автоматчиков. Я командовал сводной штурмовой группой, и скажу честно, что в Берлине я получил настоящее удовольствие от наших действий.

Мы забрасывали гранатами окна домов и подвалов, из которых по нам вели огонь, потом зачищали пулеметным огнем и огнеметами все строения от отстреливающихся до последнего патрона немцев, и набили мы там столько «фрицев», что сами себе удивлялись. Очень грамотно работали… Но в условиях ближнего уличного боя расчеты оставались неприкрытыми, и любое попадание фаустпатрона в «ДШК» или опытный снайпер в доме напротив означали гибель пулеметного расчета.

Помните, я вам рассказывал про наглого «урку» из взвода Семенова, бывшего штрафника? Так он в Берлине заменил выбитый расчет, раненых пулеметчиков оттащил в безопасное место в сторону, и сам, в одиночку, повел огонь по противнику, и за этот геройский поступок был награжден орденом Красной Звезды.

Были еще так называемые «небоевые потери». Захватили вокзал, а на путях стоит цистерна со спиртом. Дали по ней несколько очередей из автоматов, спирт захлестал из пулевых отверстий, только успевай подставлять каски и котелки, но одному этого показалось мало, он, уже пьяный, полез сверху на цистерну, открыл люк и упал с котелком в руках внутрь цистерны, задохнулся от спиртовых паров и утонул…

Захар Евсеевич Красильщиков в послевоенные годы

Возле Познани был захвачен большой аэродром, на котором стояли целехонькие «Юнкерсы» и «Фоккеры», у немцев не было горючего, чтобы поднять свои самолеты в воздух, а уничтожить технику они не успели. Здесь моя рота также понесла потери…

Есть несколько «общих» стандартных вопросов. Как кормили бойцов и офицеров в роте «ДШК»?

Нормально кормили… Я когда роту под командование принял, то сразу вызвал к себе нашего старшину, украинца из города Мглин, земляка моего отца. Я предупредил старшину: «Узнаю, что ты хоть крошку с солдатского котла украл, сразу отправлю в пехоту»… После этого разговора старшина старался накормить личный состав, как положено, по полной норме… Даже на ужин рисовой кашей с мясом умудрялся накормить бойцов, а это уже считалось «высшим пилотажем».

В сорок втором были недолгие голодные периоды, когда приходилось переходить «на подножный корм». Один раз политруки бросили клич: «Поможем продовольствием блокадному Ленинграду!», мы добровольно отказались от части своего пайка и всю дивизию стали кормить одной ненавистной ячей и урезанной пайкой хлеба, а потом мы перешли в наступление и «кормились трофеями»… В окружении под Харьковом довелось голодать и еще месяц-другой после него, весной под Курском…

«Наркомовские сто граммов» нам выдавали исправно, кроме того, например, в роте автоматчиков 100–150 граммов водки нам обычно давали перед каждым боем.

Офицеры получали раз в месяц доппаек: две коробки крабовых консервов или две банки тушенки, плитку шоколада, иногда еще давали яичный порошок и добавочную норму сахара. Табачное довольствие для офицеров: папиросы «Беломорканал» или «БНЗ» («Бери Нахал Закуривай»), но я не курил и свой пайковый табак отдавал Семенову.

С «особистами» приходилось на фронте сталкиваться?

Чтобы «особист» появился непосредственно в роте или в передовой траншее – такого почти не было. Под Курском во время чистки оружия один из красноармейцев выстрелил себе в руку, автоматная очередь, возможно, и случайная, раздробила ему левую ладонь, так за ним сразу приехали полковые «особисты»…

Захар Евсеевич Красильщиков, 2000-е годы

Только под конец войны, на Одере, в недолгой обороне, стал шастать у нас майор из СМЕРШа и что-то вынюхивать, а после окончания боевых действий, когда мы 12 мая встали на Эльбе на демаркационной линии, в соприкосновении с американцами в районе города Бург, то тут «смершевцы» и политработники уже носились по дивизии «табунами», нам были запрещены любые контакты с союзниками. Но у нас в ОЗПР контингент был надежный, в роте не было «западников» или других «потенциальных кандидатов на переход к врагу», а несколько бывших военнопленных уже хорошо показали себя в боях и имели полное доверие. В роте никогда не вели разговоров о политике, не обсуждали колхозный строй.

Но в роте был «стукач» от «особистов», который донес на моего бойца-студента, мол, ведет личный дневник. А ведение дневника в действующей армии было строго запрещено приказом и приравнивалось к «воинскому преступлению». Этот «стукач» оказался со мной вместе в отряде на Пулавском плацдарме. Я послал его устранить прорыв связи под огнем, и его убило. Но специально «на смерть» я его не отправлял… А кто после него в нашей роте «работал» на СМЕРШ – я не знаю…