Артём Драбкин - Разведчики

Контакты с союзниками были полностью запрещены?

Первая встреча с американцами была спонтанной, они сами переплывали к нам на резиновых лодках через Эльбу, мы сразу наливали им водки, они угощали нас виски.

Я подарил американцу-офицеру хорошие ручные часы, а он в обмен дал мне, как сувенир на память, бритву «1920 года рождения». В штабе дивизии был устроен банкет для наших и американских старших офицеров. Наш комдив Коберидзе подарил американскому генералу своего красавца-коня, а тот ему – новенький «Виллис».

После этой встречи американцы на лодках вернулись на свой берег и будто «опустился шлагбаум» – никаких контактов… В Бурге мы простояли всего две недели, впервые за войну спали в настоящих кроватях на вилле у гроссбауэра, а потом пришли части 5-й ударной армии и заменили нас. Генерал-майор Коберидзе приказал привести все подразделения в боевую готовность, и мы начали грузиться в эшелоны, будучи уверенными, что отправляемся на войну с Японией, на Дальний Восток, но только мы доехали до Франкфурта-на-Одере, как нам приказали: всю технику, часть оружия и боезапаса сдать на армейские склады, весь сержантский и рядовой состав 1918–1926 г.р. передать в 3-ю ударную армию, а часть офицеров дивизии отправили за получением дальнейших служебных назначений в Потсдам, в 27-й ОПРОС (отдельный полк резерва офицерского состава).

Коротков Павел Васильевич, отец Бориса Павловича

Как Вы оцениваете деятельность политработников в стрелковых частях в годы войны?

В первые годы войны они в своем большинстве показали себя очень достойно, и надо отдать им за это должное… Перерождение политработников из настоящих боевых комиссаров в «тыловые крысы» началось после отмены «комиссарского младшего звена» весной 1943 года. Раньше как было: в каждой роте свой политрук, который был обязан поднимать бойцов в атаку, показывать в бою личный пример, и неважно, кем он был в своей жизни и службе, сволочью или порядочным человеком. Обязан первым идти в атаку, и точка…. А потом, когда по приказу Верховного передовая осталась «без комиссаров», то политработники уже засели в штабах, откуда воевали исключительно «словом» и «собирали трофеи», от них никто уже не требовал первыми идти под пули.

Идти в бой в первой цепи осталось уделом батальонных парторгов и комсоргов в стрелковых батальонах, а замполиты батальонов и полков и так далее уже стали частью «аристократического сословия» и «дивизионной номенклатуры»…

Не все так себя вели, были и другие, конечно, попадались мне на передовой политработники «среднего звена», не утратившие совесть и понятия об офицерском долге. Такие сами шли в бой по зову сердца и лезли в пекло, до самого последнего дня…

По большому счету у нас перед немцами было неоспоримое идеологическое преимущество – мы воевали за свою землю, защищали свой народ, бились с оккупантами.

У нас была подлинная идейная мотивация сражаться, и, если надо, мы были готовы жертвовать своей жизнью, потому что знали, ради чего и кого погибаем…

А что, кроме дисциплины и приказа, заставляло в бою простого немецкого солдата рисковать своей жизнью на чужой земле, если он не фанатик и не эсэсовец?..

«Трофейная тема».

Привез из Германии в Сураж два чемодана с вещами, подарки для родственников, а себе ничего не «организовал», даже гражданского костюма не имел. После войны, как и большинство фронтовиков, еще долго донашивал свой офицерский китель и шинель.

В Бресте, по дороге домой, я заснул на вокзале, и кто-то срезал с меня полевую сумку, в которой были какие-то «трофейные мелочи», но самое обидное, в сумке находился блокнот с адресами фронтовых товарищей, и он пропал… Для меня это было ударом…

Во время боев я мог взять в качестве трофея часы или пистолеты, а в остальном не разбирался, тем более считал, что мне чье-то барахло не нужно, меня все равно убьют.

«Барахольщиком» никогда не был…Те, кто был постарше, попрактичней, те везли домой «правильные» трофеи, так, например, старший Бубенков показал мне перед своей демобилизацией, что он везет домой в Россию – чемодан швейных иголок. Я засмеялся: «Иван Васильевич, ты часом не рехнулся? Кому нужен в твоем передовом колхозе целый чемодан иголок? Сеять их собрался?», и Бубенков ответил: «Меня эти иголки еще добрых лет десять кормить будут»… И ведь прав оказался Иван Васильевич, иголки после войны были одними из самых дефицитных вещей. Многие везли домой аккордеоны.

Уже в мае сорок пятого мне бойцы подарили кожаную коричневую куртку с молниями, я всегда о такой мечтал. Но тут приехал в ОЗПР начальник штаба дивизии полковник Сергеев: «Красильщиков, я слышал, у тебя куртка какая-то особенная появилась. Дай хоть посмотреть». – «Так вот она, висит». – «Хм… Шикарная вещь… Это будет мне подарок!», полковник взял куртку и поехал к себе назад, в штаб дивизии…

Война до сих пор снится?

Постоянно… Последний сон был такой – началась война. Я прихожу в военкомат, а меня не хотят призывать, говорят: «… дедушка, идите домой, вам скоро девяносто лет», – а я возмущаюсь, заявляю, что я бывший капитан и командир роты, требую дать мне в руки оружие… Потом проснулся и не знаю, плакать от такого сна или смеяться…

Интервью и лит. обработка: Г. Койфман

Борис Коротков в годы войны

Я попал в Ярославский 1342-й полк. Дело было 6 ноября, немцы первый раз бомбили Ярославль. В сборочный цех пришел председатель парткома и сказал: «Ребята! Создается добровольческая Ярославская дивизия. Кто желает?»

Поставили стол, накрыли его красным полотнищем со старыми лозунгами. Лист бумаги, чернила, перо…

– Подходи, записывайся!

Вперед шагнули двенадцать ребят из нашего ФЗУ. Я шагнул тринадцатым. С тех пор число 13 преследует меня всю жизнь. Первое ранение 13-го, в самолете 13-й, в театре 13-й ряд…

– Подписались? Всем получить расчет.

Под Москвой я оказался в феврале. Немцев тогда «швыранули» от столицы, как следует, и они отбежали за Можайск. Мы стояли во второй линии обороны, седлая Можайское шоссе в районе Кубинки. В боях под Москвой я участия не принимал, однако медалью «За оборону Москвы» меня все-таки наградили. Вручили ее уже в Германии в 1945 году вместе с орденом Красной Звезды.

Коротков Павел Васильевич, отец Бориса Павловича

Мы были тогда неразлучны – Шепятис, Дементьев и я, увидели ателье фотографа и решили сфотографироваться на память. Встали в ряд, напустили на себя бодрый вид, и фотограф остановил мгновенье. Вот эту карточку я и отправил маме в Ярославль. Потом война раскидает нас, и каждому отмерит полную чашу испытаний.