Нина Бойко - Тоска небывалой весны [М. Ю. Лермонтов]

За Лермонтова вступились друзья Пушкина, прежде всего Жуковский, близкий к императорской семье. Он сообщил государю, что дополнительные 16 строк к стихотворению «Смерть поэта» вынудил Лермонтова написать Николай Столыпин, заступавшийся за Дантеса и чернивший вдову Пушкина; что не только Лермонтов был взбешен дуэлью, некоторые вельможи получили анонимки, в которых было заявлено, что выстрел Дантеса –– преднамеренное и обдуманное убийство!

Николай I отлично знал, кто такие «известной подлостью прославленные отцы» –– это убийцы его деда Петра III, убийцы его отца Павла I. Те же Столыпины из захудалых муромских помещиков несметно разбогатели на винных поставках для армии Петра I. Понял, что в опасном народном волнении, связанном со смертью Пушкина, виновен был высший свет, где от скуки раздуют любую интригу и сплетню. А сам он? Он тоже виновен.

Бабушка подключила все свои связи, чтобы смягчить участь внука: «Мишенька по молодости и ветрености написал неприлично насчет придворных...» 25 февраля по высочайшей государевой резолюции Михаил Юрьевич был переведен на Кавказ в Нижегородский драгунский полк, с сохранением офицерского звания. Дантесу, чтобы его не убил какой-нибудь защитник Пушкина, император велел покинуть Россию.

Александр Тургенев писал Булгакову: «Бабушка Арсеньева в отчаянье, а всему главная виновница тетушка-публика, которая..., но бог с ней: иного и обидеть можно, а боже упаси того».

27 февраля Анна Философова извещала мужа: «Мы только что возвратились от тетушки Елизаветы, которая не так уже грустна, потому что ей сегодня позволили повидаться с Мишелем. Что еще сильно огорчает тетушку, так это судьба Раевского, который жил у нее, так как ему нечем существовать, и он страдает ревматизмом; он посажен под арест на месяц и после этого будет отправлен в Олонецкую губернию под надзор полиции; тетушка боится, как бы мысль о том, что Мишель сделал Раевского несчастным, не преследовала бы Мишеля, и в то же время эта мысль преследует ее самое».

О том, что едет на Кавказ, Лермонтов не только не горевал, но был счастлив, хотя, как военный человек, знал, что там уже не отдельные стычки, а настоящая война. Но что Петербург? Лорд Байрон недаром уехал из скучного Лондона в Грецию, где мог в любую минуту попасть под турецкую пулю. А Пушкин? Без дозволения императора рванул на Кавказ, и чуть не погиб, поскакав вперед всех на чеченский отряд... А Монго? Недавно совсем добровольцем отправился в те же края.

Как только его отпустили, к Арсеньевой пришел Краевский. Лермонтов через него передал записку Святославу Афанасьевичу: «Я видел нынче Краевского; он был у меня и рассказывал мне, что знает про твое дело. Будь уверен, что все, что бабушка может, она сделает... Я теперь почти здоров — нравственно... Была тяжелая минута, но прошла. Я боюсь, что будет с твоей хандрой? Если б я мог с тобой видеться! Как только позволят мне выезжать, то вторично приступлю к коменданту. Авось, позволит проститься».

Бабушка заказала художнику Заболотскому, у которого Лермонтов брал в Петербурге уроки живописи, портрет внука, и Петр Ефимович выполнил портрет масляными красками на картоне. Лермонтов –– в гусарском ментике. (С этим портретом Арсеньева никогда не расставалась).

Получив разрешение проститься с товарищами и родственниками, Лермонтов поехал в Царское Село, и в этот момент пришел попрощаться Костя Булгаков –– приятель по юнкерской школе. Был огорчен, что не застал Майошку. Заметил привезенную от портного форму Нижегородского полка. Примерил (был среднего роста, как Лермонтов). Андрей Соколов умолял его снять, но Булгаков уселся в пролетку и укатил. У Английского магазина столкнулся с каретой великого князя Михаила Павловича. Зная, что в Петербурге нет никого из Нижегородских драгун, тот пытался догнать пролетку; но где там! «У лихача был какой-то двужильный рысак, и баранья шапка мигом скрылась из глаз».

Офицеры полка настроились дать Лермонтову прощальный обед, однако Хомутов отсоветовал, –– обед может быть истолкован превратно, усугубит положение Михаила Юрьевича и положения полка. 19 марта Лермонтов, простившись с бабушкой и всячески ее успокаивая, выехал в Москву. Спустя несколько дней, был освобожден из-под ареста Святослав Раевский. Повидаться с Лермонтовым ему так и не разрешили. 5 апреля Святослав Афанасьевич расписался в получении подорожной, прогонных на трех лошадей, и в тот же день выехал в Олонецкую губернию «для употребления на службу по усмотрению гражданского губернатора». Переправляясь через Неву, он едва не утонул возле Шлиссельбурга.

Москва, Москва!.. люблю тебя как сын,

Как русский, –– сильно, пламенно и нежно!

Люблю священный блеск твоих седин

И этот Кремль зубчатый, безмятежный.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бывало, я у башни угловой

Сижу в тени, и солнца луч осенний

Играет с мохом в трещине сырой,

И из гнезда, прикрытого карнизом,

Касатки вылетают, верхом, низом

Кружатся, вьются, чуждые людей.

И я, так полный волею страстей,

Завидовал их жизни безызвестной...

В Москве жили самые дорогие Лермонтову люди: Мария Александровна Лопухина, Екатерина Аркадьевна Столыпина, Анна Петровна Пожогина-Отрашкевич, Алексей Лопухин и милая Варенька. Он побывал у всех, кроме Вареньки. У Анны Петровны взял льняное полотенце с вышитым фамильным гербом.

С ее сыном Мишей –– своим двоюродным братом, Лермонтов никогда не терял связи. Миша служил в Петербурге, был пожалован в прапорщики, но в 1835 году его перевели в Минский пехотный полк. При аресте поэта за стихи на смерть Пушкина, у него, кроме прочих писем, были изъяты и письма Михаила Пожогина-Отрашкевича.

Марии и Елизавете Лопухиным, собиравшимся в конце лета в Европу, Лермонтов пообещал выслать черкесские туфельки. Страстно хотел вписать в альбом Вари стихотворение «Я, матерь Божия, ныне с молитвою», но посетить Бахметевых не посмел.

Случайно встретил Мартынова, который тоже ехал на Кавказ –– для укрепления крепостей Михайловской и Новотроицкой. Он ехал «охотником», т. е. по собственной охоте. Мартынов служил в Кавалергардском полку вместе с Дантесом, и все, что случилось в последние месяцы, было ему известно. «Мое семейство жило в Москве постоянно, но в этот год и оно поднималось на Кавказ... В эту самую эпоху проезжал через Москву Лермонтов. Он был переведен из гвардии в Нижегородский драгунский полк тем же чином за стихи, написанные им на смерть Пушкина. Мы встречались с ним почти каждый день, часто завтракали вместе у Яра; но в свет он мало показывался».

Мартынов тоже писал стихи. По отзывам современников, они нашли бы место среди массы посредственных стихов, печатавшихся в то время.