Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Вспоминая дни той учебы, я не могу припомнить случая, чтобы летчики или техники отнеслись хотя бы к одному какому-то занятию с прохладцей. Перед допуском к тренировочным полетам каждый летчик обязан был сдать зачет у самолета на земле. Принимали зачет в присутствии командира полка Баранова, и он требовал, чтобы экзаменаторы не допускали поблажек. Когда дошла очередь до него, он четко ответил на поставленные вопросы, и инженеры решили этим ограничиться, но наш командир потребовал, чтобы его продолжали экзаменовать, причем в более сложной форме. Николай Баранов был чрезвычайно добросовестным и работоспособным человеком и все, что от него требовалось, делал по максимуму. Поэтому не только его летный, командирский, но и чисто человеческий авторитет в полку был необычайно высок.

Переучивание завершилось самостоятельным вылетом каждого летчика на Як-1. Полет мы производили по «коробочке». Самолетов для переучивания не хватало, и мы были лишены возможности попилотировать в зоне. Прочувствовать тогда машину по-настоящему не удалось. По существу, освоение самолета мы продолжили при перелете на фронт и в боевых условиях. Ресурс двигателя сберегали для предстоящих боев на фронте.

В ноябре сорок первого года ударили сильные морозы. По Волге пошло «сало» и перестали ходить пароходы. Мы ждали распоряжения отправляться в Саратов, где должны [64] были получить новые самолеты и вылетать на фронт. Неожиданно для нас пришел приказ расформировать третью эскадрилью. Наш полк был полком трехэскадрильного состава, поэтому этот приказ мы восприняли тяжело: в третьей эскадрилье было немало старожилов полка, с которыми вместе мы прошли нелегкие испытания первых месяцев боев. Уходили мои друзья Вишняков, Маресьев, Боянов, Васильев, Стоянов и другие отличные летчики и надежные боевые товарищи. Их судьбы в дальнейшем складывались в новых полках, на разных фронтах по-разному. Судьба Алексея Маресьева известна всем советским людям. После войны Маресьев в течение многих лет работал секретарем Советского Комитета ветеранов войны, сейчас он первый заместитель председателя этого комитета. Нам было грустно расставаться с друзьями из третьей эскадрильи, но еще труднее было им: мы уезжали за новыми самолетами — и на фронт, а они должны были ожидать своей дальнейшей судьбы.

Должен сказать, что ни в те времена, ни позднее мне эта мера — разделение полка — не казалась оправданной. К двухэскадрильному составу полка привыкали долго и трудно, да и что такое два десятка самолетов. Когда начались бои, зачастую собрать на вылет две боевые группы по 6–8 самолетов было не так-то просто. Но… приказ есть приказ, и эта болезненная перестройка перед началом трудных боев произошла.

В те же дни было, правда, и радостное событие, которое каждым военным человеком всегда ожидается небесстрастно. Однако мои друзья сумели преподнести мне радостное известие должным образом…

Как-то после очередного дежурства я пришел на квартиру, когда мои товарищи уже спали глубоким сном. Я быстро разделся, лег и тут же заснул, а утром снова не увидел своих друзей: я-то после дежурства мог поспать, а им необходимо к положенному времени быть на аэродроме.

Одеваюсь и вдруг вижу на петлицах своей гимнастерки вместо привычных мне кубарей одну шпалу. У меня не возникло никаких сомнений на тот счет, что заменившая мои кубари шпала есть не что иное как очередная проделка Балашова или Мартынова. Они и не такие номера выкидывали: могли и ромб пришить, если б подвернулся им под руки…

Я перевернул всю квартиру в поисках кубарей, но все было безуспешно. Шутка вовсе не казалась мне остроумной: пора было идти на аэродром, но появляться на глазах [65] товарищей самозванным капитаном и объяснять каждому, что тебя «повысил» в звании твой заместитель Володя Балашов — что могло быть нелепее?! Я продолжал искать кубари и накалялся. В это время вернулись мои друзья.

Судя по всему, они пребывали в отличном настроении. Балашов как ни в чем не бывало приложил руку к головному убору и, как мне показалось, с нескрываемой иронией произнес:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться…

Это было уже слишком. Я не привык опаздывать на службу, а тут ведь, ко всему прочему, не объяснишь, почему опоздал…

— Брось паясничать! — резко оборвал я. — Где мои кубари?!

— Мы их отдали техникам, — со вздохом отвечал Володя. Но, почувствовав, что я сейчас взорвусь, с невинной улыбкой обратился к друзьям, которые получали от этой сцены большое удовольствие: — Ну что поделаешь с Борисом Николаевичем! Ему присваивают звание капитана, а он шипит и унижает своих друзей!

Раздался хохот, и я наконец понял, что на сей раз попал в смешное положение по собственной инициативе… Друзья были рады за меня, и я выслушал много искренних поздравлений. Тогда же я был назначен командиром 2-й эскадрильи. Комиссаром эскадрильи был политрук В. П. Кудренко, старшим техником — воентехник 1 ранга П. И. Кутовой, адъютантом эскадрильи — лейтенант И. Л. Галинский.

Командиром 1-й эскадрильи был назначен капитан Ионов. Это был опытный летчик, прибыл он к нам под Запорожьем и летал на истребителе МиГ-1. Ионов хорошо провоевал первые месяцы, но командовал эскадрильей недолго. Вскоре после нашего прибытия на фронт он погиб. 1-я эскадрилья некоторое время была без командира, а потом командиром назначили моего заместителя Володю Балашова.

Помимо командирских обязанностей я немало времени уделял партийно-политической работе, так как товарищи по полку избрали меня в партийное бюро. Мне было оказано немалое доверие, но и забот прибавилось.

Николаю Баранову присвоили звание «майор», чему все мы были очень рады.

В таком вот составе полк отправлялся в Саратов, и в первых числах декабря 1941 года мы получили новенькие Як-1, сделанные руками моих земляков-саратовцев на заводе [66] комбайнов, который с началом войны перестроился и стал выпускать боевые самолеты.

Командир полка отпустил меня на двое суток домой. Помню разговоры за накрытым столом — собрались родственники. Мать раздобыла муки, испекла пироги. Настроение было приподнятое — наши войска начали гнать немцев под Москвой. После стольких месяцев тяжелой борьбы это первое наше крупное наступление было огромной радостью.

Два дня пролетели мгновенно. Приемка и облет самолетов вскоре были закончены. Пришла пора расставания. Полк улетал на фронт.

В условиях суровой зимы 1941/42 года перелет полка на фронт был делом непростым как для летного, так и для технического состава. Во-первых, не было времени как следует освоить самолеты в воздухе. Во-вторых, немало трудностей возникало в связи с тем, что по-прежнему не хватало необходимых средств обслуживания на аэродромах. Взлетные полосы, как правило, были укороченные, так как не было снегоуборочных машин и другой техники. Существенно осложняли дело лыжи: производство авиационных колес в то время трудно было наладить из-за нехватки резины и по другим объективным причинам, поэтому вместо колес на наших «яках» были лыжи, а это создавало дополнительные трудности. Летчикам следовало быть предельно внимательными при взлете и при посадке. Лыжи увеличивали лобовое сопротивление, что несколько снижало скорость. Но худшее заключалось в том, что иногда в бою от резких эволюции машины лыжи сходили с замков и самолет забрасывало, что делало его почти неуправляемым. Много хлопот было у техников, поскольку при посадке кронштейны, на которых крепились лыжи, быстро выходили из строя. Ночами, при сильных морозах, нашим техникам приходилось снимать лыжи, заваривать втулки, причем делать все это в кустарных условиях, пользуясь лишь подручными средствами. Порой лыжи ремонтировали, как говорится, на живую нитку — чтобы только выдержали один вылет, а потом начинали все сначала. Этот период — зима 1941/42 года — был чрезвычайно тяжелым для технического состава полка.