Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

И все это длинное отступление только для того, чтобы объяснить, почему о первых шагах Льва Константиновича на поприще искусства сказано подробнее, чем о его зрелых годах.

На долю Колесова выпало немало отрицательных ролей. Он не боялся их. Своим учителем избрал он Иллариона Николаевича Певцова, одного из любимых своих актеров. Певцов, крупнейший мастер советского театра, славился созданием самых противоположных образов (от благороднейших людей до отъявленных злодеев).

Непосредственно он никогда не занимался с Колесовым. Но характер игры Певцова, его интенсивная внутренняя, как бы скрытая с виду, жизнь в спектакле увлекала Льва Константиновича, была ему близка. Он восхищался внешней сдержанностью, даже скупостью проявлений глубоких чувств, восхищался умением думать на сцене, старался учиться этому.

Сейчас в театре много «гениев», они так полны чувства собственного достоинства и презрения к окружающему, что не нуждаются ни в каких устаревших уроках. Тогда «гениев» почти не было, но хороших актеров было много (впрочем, и сейчас они, к счастью, не совсем перевелись) и было чему поучиться у них. Лев Константинович учился всю жизнь. И кстати, кроме всего прочего, Илларион Николаевич научил его никогда не заискивать перед зрителем.

Мне повезло — я играла с ним во многих спектаклях. Он был замечательным партнером. Рядом с ним никогда не покидало ощущение покоя и уверенности, столь необходимое для свободного существования на сцене. Играть с ним было легко и весело, даже в драматических ролях. Хорошее настроение и чувство свободы — главные возбудители творческого состояния. Это воспитал в нас Николай Павлович Акимов. Он шел на репетицию, как на праздник, и умел этим заразить и нас.

Колесов на лету подхватывал любую неожиданность, случайно родившуюся находку. При каждой непредвиденной «накладке», способной вывести из равновесия, он молниеносно находил выход из положения. Его самого, предельно внимательного на сцене, ничто сбить не могло. И даже своей природной смешливостью он умел управлять.

Он никогда не думал только о себе — «не тащил одеяло на себя», как принято теперь говорить. Полностью отдаваясь своей роли, он как бы каким-то третьим глазом замечал любую промашку партнера, о чем в ближайшем перерыве говорил ему с полной откровенностью. Не всем это нравилось. Многие считали его колючим, сердитым. Нет, он болел за спектакль, принимал близко к сердцу малейшее нарушение и даже мог повысить голос. Но по сути своей его всегда существенные замечания актерам были доброжелательны. Тем, кто понимал это, они безусловно приносили пользу.

Пожалуй, самой дорогой и самой важной для него ролью за последние годы был Бернард Шоу в «Милом обманщике» Дж. Килти, поставленном Александрой Исаковной Ремизовой. Пьеса очень увлекла и Колесова, и меня, как только нам предложил ее Николай Павлович Акимов. Прочли на труппе — никому не понравилась. Актеры нашли ее скучной, разговорной, бездейственной. Мы огорчились, но не отступили. Все четверо рьяно принялись за нее. Николай Павлович великолепно решил оформление. Александра Исаковна стремительно, в кратчайшие сроки (27 репетиций) выстроила спектакль, а уж о нас со Львом Константиновичем и говорить нечего, так мы были заворожены работой. Помня высказывания труппы, мы были готовы к равнодушию зрителя. Мы решили: если хотя бы двадцать человек в зале примут наше представление, мы будем счастливы.

Каково же было наше радостное удивление, когда премьеру принял весь зал единодушно.

Спектакль повезли в Москву. Играли несколько дней подряд в зале Чайковского при полных аншлагах. Успех, обильная доброжелательная пресса. «Обманщик» был воспринят как событие в театральной жизни Москвы.

Очень странно было узнать спустя некоторое время, что первооткрывателем этой необычной пьесы в Советском Союзе оказался МХАТ, выпустивший своего «Милого лжеца» значительно позже. А нас будто никогда и не было. Тем не менее мы играли своего «Обманщика», играли много, спектакль рос, совершенствовался, как всякий спектакль, в котором в ответственной партии был занят Лев Константинович. Играли бы и до сих пор, если бы жизнь Колесова не оборвалась.

Серафима Константиновна Лишина, более пятидесяти лет проработавшая у нас главным бухгалтером, очень любила этот спектакль и часто, всегда с цветами, приходила смотреть его от начала до конца. Когда не стало Льва Константиновича, она сказала: «Ну вот, и «Обманщика» больше не будет».

Лев Константинович в совершенстве владел и голосом, и речью. Тщательно отрабатывал каждое новое произведение. Казалось, работа идет у него все время, непрерывно. Он мог позвонить в три часа ночи по телефону: «Прости, пожалуйста, ты не спишь? Скажи, как надо произносить точно французское — «À votre santé»? Или: «Послушай, пожалуйста, этот абзац в двух вариантах. Какой вернее, по-твоему?»

И старые вещи своего репертуара он пересматривал, дорабатывал, шлифовал.

Еще во время войны, в эвакуации, он начал работать над композицией по «Пер Гюнту» Ибсена с музыкой Грига. В течение трех десятков лет он исполнял ее в большом зале Ленинградской филармонии и в других городах страны с неизменным успехом.

Когда Николай Павлович задумал свой интереснейший эксперимент — «Дон-Жуана» по поэме Байрона, роль основного ведущего он поручил Л. К. Колесову. Безупречное владение стихом, мощный голос, проникновение в суть произведения очень помогли успеху этого неожиданного и блестящего спектакля.

Лев Константинович никогда не останавливался на сделанном. Он не говорил: «Эта работа готова», а говорил: «Еще кое-что удалось найти в этой работе». Самодовольство было чуждо ему и непонятно.

Внимательно прислушивался к любому критическому замечанию, даже если оно казалось ему несправедливым, а порой даже нелепым. Он говорил: «Если кто-то так считает, значит повод есть, пусть самый ничтожный. Необходимо подумать, разобраться, сделать для себя выводы».

Я благодарна ему за то, что он и меня этому научил.

У Льва Константиновича Колесова, к счастью, не было деревянной ноги. Зато была непоколебимая верность своей профессии, друзьям и острое чувство справедливости.

Милый Евгений Львович! Как написать об этом умном и тонком, веселом и грустном, остроумном и добром человеке?

О том, какой он талантливый, какой замечательный писатель и драматург, уже написано немало.

Мне хочется рассказать один случай, в котором, мне кажется, сказывается характер этого удивительного человека.

Евгений Львович был человек невероятно общительный. Эта общительность часто даже мешала ему работать. Вечно у него был полон дом людей. Так что его друзьям, да еще особенно заинтересованным в его работе, приходилось иногда принимать кое-какие меры.