Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

Любовь к таинственным необычным вещам всегда жала в Николае Павловиче. Он старался придать им смысл и использовать их для дела. Бывали иногда и просчеты, но очень редко.

Например (правда, очень давно, еще до войны), к нам на пятый этаж по узкой лестнице два грузчика из комиссионного магазина, громко топая ногами, внесли четыре толстенные, тяжеленные тумбы из карельской березы, широкие толстые доски из этого же дерева и кучу кафельных плиток с яркими картинками. Это оказалось детской кроваткой для нашей, тогда еще совсем маленькой, дочки. Когда ее собрали — трудились грузчики и вся семья более часа, — она заняла четверть комнаты. Вместо обычных решеток на прочных медных петлях опускались и поднимались глухие перила из двойных досок карельской березы с вставленными кафельными плитками. Одному человеку управляться с ними было не под силу. Толстые тумбы служили ножками. Сдвинуть ее с места было невозможно. Вид у нее, действительно, был ни на что не похожий. Никогда, нигде я такого больше не видела. Николай Павлович сказал:

— Но Анюта ни за что отсюда не вывалится!

Это, конечно, было главное достоинство кровати и, пожалуй, единственное. Она постояла некоторое время. Анюта в ней даже спала. Все поудивлялись на это сооружение, повосхищались, и оно смиренно перебралось в кладовку. Толстые ноги ее больше не попадались на глаза, надеюсь, они согрели кого-нибудь в холодную военную зиму.

На половинке распиленного шкафчика живет музыкальная шкатулка. Когда я завожу ее и слушаю из другой комнаты, мне иногда кажется, что это сам Николай Павлович развлекается своей любимой игрушкой.

Одна наша приятельница привезла нам из-за границы маленькую швейцарскую куколку. Она заводилась ключиком, вертелась вокруг своей оси и играла фразу из сонаты Бетховена. Это был толчок к увлечению музыкальными шкатулками. Как правило, они приобретались расстроенными и поломанными, помощь могли оказать любители-часовщики. Частым гостем в доме стал старый актер Александрийского театра Анатолий Павлович Нелидов. Страстный любитель и коллекционер и замечательный мастер починки старинных часов. Дома у Анатолия Павловича все стены были увешаны часами. Когда начинали нежно играть куранты, куковали кукушки и вмешивался мерный многоголосый бой разнообразных часов — удивительное создавалось впечатление. Вся атмосфера в доме была необычайно приятная. Радушные милые хозяева. Анатолий Павлович обладал острым юмором, был великолепным рассказчиком. Жена его, мягкая, уютная, в молодости была очень красива. Это ей посвятил Блок свои знаменитые стихи: «…Я послал тебе черную розу в бокале…» И в тот вечер в ресторане все происходило именно так, как сказано в стихотворении Блока.

Конечно, увлечение музыкальными шкатулками повлекло за собой и увлечение часами. Вот они стоят, похрипывают при тиканье. Прежде чем бить — шипят. Трудно им приходится. Возраст солидный. Нет уже их целителя Анатолия Павловича. Нет пришедшего ему на смену потомственного ленинградского часовщика Романа Петровича Александрова. Так неожиданно и удивительно было узнать в этом серьезном уважаемом мастере товарища детских лет, участника эпопеи с поганками. А часы все идут…

Теперь их хриплое дыхание поддерживает молодой, талантливый специалист Владимир Николаевич Томалинцев. В них пульс мастерской. Она живет.

В маленьком шкафчике, увенчанном крошечными медными колонками — в них превратились шишечки от шнурков старых штор, — живет веселая компания персонажей «Двенадцатой ночи».

Особенно хороши: Мария — Ирина Петровна Зарубина — лукавая и соблазнительная в длинной ночной рубашке и Антонио — Алексей Владимирович Савостьянов — внушительная яркая фигура в красном плаще и полосатой повязке под широкополой шляпой.

Это фарфоровые фигурки работы ленинградских скульпторов, двух сестер — Натальи и Елены Данько. Влюбленные в наш театр, в этот спектакль и, конечно, в Николая Павловича, они не пропустили ни одного представления «Двенадцатой ночи». В знак восхищения они преподнесли ему деревянный ящичек, где, аккуратно упакованные, лежали славные жители страны Иллирии. Все исполнители ролей получили по такой же маленькой скульптурке — свои портреты в этой пьесе. Помимо удивительного изящества и внешнего сходства, была тонко схвачена манера и пластика каждого исполнителя. Третий экземпляр этих очаровательных куколок хранится в Русском музее, а талантливые создательницы их погибли в ленинградской блокаде.

Вдоль арки, пересекающей мастерскую, висят колокольчики, подобранные по гамме. Они попали сюда из разных стран, из разных эпох. Солидный и официальный — со служебного стола какого-нибудь сенатора, миниатюрный и замысловатый, наверно, звенел в руке легкомысленной француженки, этот дежурил у кресла капризной помещицы, по звонку того, наверно, меняли блюда за обедом… Вот этим мальчик в белых кружевах созывал молящихся в католической церкви, а тот — просто висел на шее у коровы, заботливо привязанной швейцарским пастухом. Тут есть и колокольцы с дуги русской тройки, и бубенцы масленичной вейки. Здесь и китайская игрушка из тонких разрисованных кусочков стекла, прикрепленных нитками разной длины. Ветер приводит их в движение, и они нежно позванивают. Она так нравилась Николаю Павловичу, что он сам сделал точно такую же, только стеклышки немного потолще, но эффект не хуже.

Акимов не коллекционер в точном понимании этого слова — лишь бы собрать побольше и поразнообразнее, расширить, увеличить коллекцию… Он собирает столько, сколько ему нужно для определенной цели.

Он не устанавливает у себя ряды старинных плевательниц красного дерева, хотя, безусловно, они могут представлять интерес для коллекционера. Но две — в разных углах — у него стоят. Они восхищали его простотой конструкции и гигиеничностью: подошел, не нагибаясь нажал деревянную ручку, открылся ящичек, плюнул в насыпанный внутри песочек, и захлопнулась крышка!

Одним из любимейших его развлечений было посещение коренных ленинградских старушек, обладательниц захламленных кладовок, антресолей и чердаков. Какими только сокровищами не набивал он у них свой портфель! Старые гвозди с медными шляпками, обрывки ржавых цепей, куски деревянных позолоченных багетов, металлические бляшки, поломанные останки украшений давно уже не существующей мебели. Все это сортировалось, скреблось, чистилось, протиралось, полировалось и находило свое место. Удивительная способность особым образом все использовать, из чепухи извлекать поразительные результаты. Вещи, казалось бы, ни к чему не применимые, превращались в произведения искусства.

Один наш французский друг, старый повар с элегантной наружностью профессора изящных искусств, приезжал с визитом в Советский Союз. Мы подружились с ним во время нашего пребывания в Париже в 1966 году. В его лице сочетался весь обслуживающий персонал маленького ресторанчика (жена — за кассой), которым он владел неподалеку от Комеди Франсэз. Мы часто обедали у него, и у нас завязались очень милые отношения. Когда я простудилась и в проливной дождь не рискнула выйти из дому, он был так внимателен, что прислал мне в судочке обед и бутылку горячего молока, закутанную в теплый шарф, чтобы не остыла.