Елена Юнгер - Друзей прекрасные черты

Какой одаренный, жизнерадостный народ!

Сколько замечательных музыкантов, певцов, танцоров, артистов вышло из этих густонаселенных домов. Кто не знает Поля Робсона? А Марион Андерсон? Когда она поет в знаменитой «Голливудской чаше» (концертное помещение, построенное в естественном углублении горного котлована, обладает необыкновенной природной акустикой, вмещает несколько тысяч зрителей), достать билеты невозможно, даже у перекупщиков.

А Дюк Эллингтон со своим всемирно известным джазом? Когда в фешенебельном нью-йоркском кабаре «Ураган» разверзается потолок и на фоне мягкого золотого задника за белым роялем спускается сам Эллингтон — публика неистовствует.

А когда в роскошном, моднейшем негритянском кафе «Занзибар», где яблоку упасть негде, выходит на эстраду Элла Фицджеральд, высокая, полная, в закрытом белом платье, как восторженно встречает ее зритель. Она уже достигла славы и все-таки своим низким, особенным голосом поет трогательную, смешную детскую песенку, с которой началась ее карьера. Это имеет оглушительный успех.

А что выделывает за роялем Морис Рокко! Играет стоя, приплясывает. Ритм бешеный. В движении все — тело, лицо, даже уши. Прищуренными глазами уставляется в одну точку, не отрывая от нее взгляда, постепенно, стаккато, открывает глаза до полной широты, подмигивает и так же закрывает. Руки в неимоверном ритме бьют по клавишам, он вытягивается во весь рост, приседает на корточки, только что не кувыркается.

А ослепительные танцоры-эксцентрики братья Берри!

В одном из темных переулков негритянского района Лос-Анджелеса — одноэтажное здание, похожее на сарай. Маленькая электрическая лампочка над входом освещает надпись черной краской на белой стене: «Черный фламинго» — открыто с часу ночи».

Небольшое помещение. Гладкие светлые стены. Дощатый некрашеный пол. На столиках дешевые скатерти. Скамейки, стулья. Никаких украшений. В углу маленькая низкая эстрада, на ней пианино.

Открыто с часу ночи, но это не увеселительное заведение. Спиртных напитков здесь не бывает. Нет здесь и карточки с обширным меню, с разнообразным выбором яств. Тут подается одно-единственное блюдо, любимое неграми. Это особым способом зажаренная курица в крупных сухарях, с жареной картошкой, нарезанной длинными, тонкими полосками.

Сюда приходят усталые и голодные негры после работы. Здесь они могут сытно и вкусно поесть, спокойно отдохнуть в дружеской обстановке. С аппетитом принимаются они за еду, завязываются разговоры, споры. Кто-то вдруг садится за рояль, кто-то начинает петь, танцевать. Все оживляются, заражая друг друга своим легким, открытым темпераментом. Разгорается веселье, свободное, не для зрителей, а для себя.

Хозяин «Черного фламинго» встречает нас у дверей.

— Сегодня у меня счастливый день, — говорит он, — меня приняли в коммунистическую партию и гости из Советского Союза посетили мой «Фламинго»! Я сам буду петь для вас.

Высокий, стройный, ловко вскакивает он на эстраду, берется одной рукой за никелированную ножку микрофона и начинает петь. Чарует мягкий тембр его голоса, чарует весь его облик. Светло-русые волосы спадают на высокий лоб, смугловатый тон кожи, как бы покрытый легким загаром, удлиненные серые печальные глаза. Только легкая выпуклость губ, резковатый рисунок крупных ноздрей отличает его от европейского типа. Но заметно это, если внимательно вглядеться. Держится просто. Очень изящен.

Длинные смуглые пальцы обвивают ножку микрофона, в печальной мелодии песни звучит голос.

Тихо. Негры перестали разговаривать, перестали жевать. Молча сидят, поблескивая глазами. Они слушают его. Они любят его.

До двадцати лет он рос в богатой буржуазной семье. Его воспитывали как родного сына. Баловали, ухаживали. Он любил своих родителей. Их дом был его домом. Он учился в колледже. Скакал верхом на отличных английских лошадях. Играл в теннис на собственном элегантном корте. Веселый голос его раздавался по всему дому. Он был молод, беззаботен.

Встретил прелестную девушку. Из хорошей семьи. Полюбил ее. Решил жениться на ней.

И вот тут-то его родители и сказали ему, что он не родной их сын, что он негр. Не может негр жениться на белой девушке.

Они сказали ему. Не подумали, как это потрясет его. Тогда они пожалели его, стали утешать. Ведь он по-прежнему будет жить дома, по-прежнему можно все скрывать. Никто и не подозревает настоящего его происхождения.

Нет, он этого не захотел. Раз он негр, он и будет с ними. Ему не нужна чужая роскошь. Не нужна чужая белая девушка, которая не пойдет за него замуж только потому, что ему дали жизнь чернокожие люди.

И он ушел. Оставил дом, беззаботную жизнь, свои привычки. Оставил белую девушку, которую любил.

У него хороший голос. Он стал петь в кабачках и в ночных клубах. Имел успех. Ему платили деньги. И вот он открыл свой «Черный фламинго», куда после часа ночи приходят усталые голодные негры. «Фламинго» не приносит ему дохода. Пища здесь так же дешева, как хороша и питательна. Он продолжает работать — выступает на эстраде и в кабаре. Каждый вечер, после часа, он приходит сюда и проводит остаток ночи со своими черными братьями.

Он не женился.

Дорога поднимается в гору. Узкая дорога. Встречные машины не разъедутся на ней. Это не фешенебельный район, о нет, отнюдь нет. На склоне горы, среди деревьев и дикого кустарника, прилепился домик. Войти в него можно по узенькому мостику через овраг к маленькой двери, расположенной на уровне второго этажа. За дверью, уже внутри домика, этот мостик как бы продолжается. Здесь он перекинут через комнату, плотно прижатый к стене, образуя нечто вроде внутреннего балкончика с деревянными перилами. В конце балкончика, напротив входной двери, — другая дверь, в крошечную спальню. Лестница вниз — в комнату.

Комната просторная. Высокий потолок, большое окно во всю стену. Небольшая тахта. Полка с книгами. Два стола, уставленные баночками со скипидаром, с лаками, заваленные тюбиками с красками. Два больших мольберта. И всюду написанные маслом этюды. Большие, маленькие. Законченные и начатые.

За мольбертом, с палитрой в руке, молодая женщина в грубых холщовых брюках, вымазанных краской. Волосы зачесаны кверху, наскоро повязаны пестрой тряпочкой, из-под нее выбиваются мелкие русые кудельки. На запястье самодельный медный браслет с узором. На пальце с таким же узором оловянное кольцо. Что-то очень трогательное и нежное в ней. Мягкая, женственная, несмотря на широкий, почти мужской взмах руки, когда она работает кистью. Она пишет с увлечением, торопливо и жадно. Боится потерять лишнюю минуту.

Солнце склоняется к западу. С сожалением вытирает она кисти, бросает последний взгляд на свою работу. В маленькой кухне, прилегающей к комнате, принимается за стряпню. Все спорится в проворных руках. Консервы открыты, сельдерей вымыт и вычищен, салат приготовлен. На некрашеный деревянный стол, без скатерти, ставятся два прибора. Посуда глиняная, купленная у кустарей на мексиканском базаре. Перед одним прибором она кладет кусочек медовой коврижки, завернутый в бумажную салфеточку. Это маленький сюрприз.