И Лугин - Немецкий плен и советское освобождение. Полглотка свободы

Обсушившись, мы пошли дальше. Дорога скоро вывела нас из леса. Перед нами невдалеке лежала деревня. На указателе дорог мы прочитали ее название — «Ламмерсдорф», в неточном переводе «Овечья деревня». Расположена — в тридцати километрах от Ахена. Не знали мы, что счастье поджидает нас именно здесь…

Мы стояли на опушке леса. Справа и слева возвышались два больших бункера, принадлежавших линии Зигфрида. Бункеры не были взорваны. За бункером направо шла просека в сторону Бельгии. Она была изрыта глубокими колеями, оставленными танками и машинами, но уже поросшими травой. В действительности, как я узнал позже, просека не вела в Бельгию, а была старой дорогой в Ахен. Свернув на просеку, мы скоро встретили женщину, несущую вязанку досок от снарядных ящиков. Мы разминулись, причем женщина как-то странно посмотрела на нас. Прошли мы шагов пятьдесят, вдруг слышим крик позади. Женщина, бросив вязанку, бежит к нам и кричит: — «Куда вы идете! Там все заминировано!» — Мы смущенно поблагодарили женщину. И в расстроенных чувствах вернулись назад к бункеру. Так в течение короткого времени немецкие женщины трижды спасли нам жизнь.

Присев у бункера, мы стали обсуждать, что делать дальше? Григорий настаивал на Бельгии. Но тут мы услышали голоса. Кто-то невидимый шел из леса в деревню. Еще через некоторое время мы разобрали слова, сказанные по-русски: — «Хочешь, я покажу тебе убитого немецкого фельдфебеля?» — Другой голос ответил: — «А на что он мне? Мало я видел убитых фельдфебелей?»

Мы вышли из-за бункера. По дороге шли два человека. Один повыше ростом и постарше, другой — помоложе и пониже. Молодой, увидя нас, сразу же спаниковал и в большом волнении стал нас уверять, что он поляк и только говорит по-русски. Было ясно, что он с перепугу принял нас за переодетых советских офицеров.

Завязался разговор, выяснилось, что старший был действительно поляк, по имени Доменик Ковальский. Он остался работать после конца войны на старом месте у богатых арендаторов. Высокая политика здесь была ни при чем. Как в свое время мы узнали, подоплека была романтическая. Второй встречный был русский, Евгений Шидловский. Он бежал из лагеря в Ахене вместе с другом еще до начала репатриации. Друг, считая, что эта деревня находится слишком близко к городу, пошел дальше. Евгения же Доменик записал в поляки и устроил на временную работу также у богатого бауэра (крестьянина), усадьба которого была видна нам отсюда. В лес друзья ходили за трубками, собирались конструировать самогонный аппарат.

После первых же слов Доменик предложил и нам оставаться в деревне. Для этого необходимо было также записаться в поляки. Мы, конечно, с радостью согласились. Процесс перехода в поляки был несложный. Доменик хорошо знал местного бургомистра — довольно зловредную личность в прошлом, но теперь готовую на все услуги. Через полчаса все было готово. Мы получили продуктовые карточки и даже квартиру — целый дом, хозяева которого эвакуировались при приближении фронта к деревне. Официальные документы мы должны были получить после подписи анкет, заполненных нами, через две недели.

Для несведущих сообщу, что полякам, а также жителям балтийских республик, было разрешено при желании оставаться на Западе. Насильственная репатриация на них не распространялась.

Записавшись в поляки, я почти вернулся к своим корням. Дед мой, мелкопоместный шляхтич, бунтовал и был сослан в Сибирь. Освободившись, домой не вернулся, а поселился на юге России. Женился на обрусевшей польке.

Отец был чисто русский, из Симбирской губернии. Другой дед был «крепостным помещика Кошелева», как любил вспоминать отец. Я же, с детства живя на Украине, считал себя украинцем.

Все было как в сказке. Еще час тому назад мы были беспаспортными бродягами, идущими куда глаза глядят, а теперь мы не скрываясь можем ходить под солнцем, как люди. Все благодаря Доменику. Вот после этого и утверждай, что на свете не бывает чудес. В чужом лесу мы должны были встретить своих братьев-славян.

Ламмерсдорф — небольшая деревня. Она вытянулась почти в одну линию вдоль дороги, идущей из Ахена через городок Моншау в Трир. На немногих боковых улочках крыши домов, как в старину, были покрыты соломой. Судя по годам, выжженным на балках некоторых домов, деревня возникла в XVIII веке, а может быть и раньше. Согласно легендам, в этих дремучих лесах охотился еще Карл Великий. Где-то даже сохранилась его охотничья избушка. На центральной улице, как водится, стояла католическая церковь с острым готическим шпилем, пекарня и магазин. Деревня, казалось, затерялась в лесах Айфеля и действительно лежала в центре огромного леса, начинавшегося почти от реки Ар на востоке и вклинившегося глубоко в Бельгию.

В этих темных лесах, перерезанных глубокоэшелонированной линией Зигфрида, суровой и снежной зимой 44–45 гг. американцы решили пробиваться к Рейну. Теперь мы с Григорием поняли все трудности такого предприятия и почему мы так долго дожидались американцев. В этой закрытой местности американцы лишили себя всех преимуществ в технике и сражались тем же оружием, что и немцы. Танки и авиация были почти бесполезны. Густой и темный лес производил угнетающее впечатление на «ами» — так немцы называли американцев. Даже название этого леса — «Гюрткенский» — ассоциировалось с английским словом «hurt» — ударять, причинять боль. Самые тяжелые бои происходили при выходе из леса в сторону Кельна и у деревни с тем же названием, что и лес. Много позже там все еще лежали неубранные трупы немцев и американцев. Местность была настолько насыщена взрывчаткой, что разминирование все еще представляло большие трудности. Военные действия первой американской армии на линии Зигфрида описаны во многих исторических и художественных произведениях.

На радостях Евгений поселился также с нами. Я сразу же определился в домашнюю хозяйку. Убирал дом, варил. Дом нам достался с мебелью и посудой. Но пришлось затратить порядочно времени, чтобы привести все в надлежащий порядок. Кончив варить, я отправлялся к соседке и помогал ей копать картофель в огороде и также кое-что прирабатывал. Евгений и Григорий ходили по крестьянам на случайные работы.

История Евгения такова. Родился он в Калуге, где и окончил строительный техникум. Полученная профессия очень помогала ему в критические моменты жизни. В плен попал в большом окружении под Вязьмой поздней осенью 1941. В лагере, весь обсыпанный нарывами, медленно умирал. На него обратил внимание один из солдат охраны. Стал брать на работу, подкормил, а после перевел на гражданское положение и устроил на работу в строительную фирму чертежником, где до призыва в армию работал сам. Фирма находилась в Польше. От контактов с поляками Евгений вынес убеждение, что знает польский язык. Сводилось это главным образом к двум словам, которыми он начинал всякую польскую фразу: «Прошем пана!» А дальше шел уже несусветный польско-русский жаргон. При приближении фронта строительная фирма вместе со служащими эвакуировалась за Рейн. После занятия этой местности американцами Евгений был отправлен в лагерь в Ахен. Неприхотливый Евгений, вкусивший сладкой немецкой жизни, сразу же и бесповоротно решил оставаться в Германии.