Сюзан Нейпир - Волшебные миры Хаяо Миядзаки [litres]

В лесу Аситака трижды встречается с естественным и сверхъестественным, от запретного до шутливого и, наконец, нуминозного. В первый раз, ковыляя с двумя ранеными мужчинами, которых бросила госпожа Эбоси, он вдруг чувствует, что на другом берегу кто-то есть. Он выглядывает из-за ветвей упавшего дерева и видит трех огромных серебристых волков и юную девушку в волчьей шкуре с красной маской на шее. Конечно, это Сан – «принцесса мононоке» из названия фильма. «Мононоке» буквально означает «одержимая духом», но в этом случае такое имя говорит о непохожести Сан на людей и ее близости с семьей богов-волков, которые, как оказалось, приняли ее к себе.

Вторая встреча Аситаки со сверхъестественным, более игривым и беззаботным, происходит с духами кодама . Когда один из раненых мужчин, которым помогает Аситака, в ужасе кричит оттого, что на седло Якуру уселся веселый кодама, Аситака спокойно замечает: «А, так и здесь водятся кодама». Спокойное отношение Аситаки к этим существам говорит о том, что он уже встречался с ними на родине.

Последняя встреча Аситаки со сверхъестественным – самая откровенно духовная. Он заходит всё дальше в лес, несмотря на мольбы одного из раненых, который предупреждает, что это «вход туда, где живут духи». Аситака видит покрытую мхом лесную поляну, а затем золотистое свечение, исходящее из рощи по другую сторону озера. На фоне света появляются несколько небольших оленей, а затем существо покрупнее, тоже напоминающее оленя, – это сам лесной бог в своем дневном обличье. Когда это существо поворачивается к Аситаке, тот испытывает сильную боль в раненой руке и опускает ее в воду, отчего ему становится легче, а олень-дух тихо удаляется.

До этого рана Аситаки символизировала ненависть и ярость, а здесь она означает общую боль всех живых существ. Агония, которую испытывает Аситака, напоминает об умирающем боге-вепре, а также предвосхищает предсмертную агонию самого лесного бога.

Следующее открытие Аситаки – огромный литейный завод Татары, темная крепость, продукты и процессы которой опустошили всю окружающую территорию и создали стерильную землю мертвых деревьев и голых скал. В Татаре Аситака снова играет сложную и опасную роль посредника между разными сторонами, только на этот раз все они люди.

В этом отношении, возможно, самая удивительная его встреча – с лидером Татары госпожой Эбоси, когда она ведет его через свой тайный сад к месту, где производятся мушкеты. Там он встречает группу забинтованных прокаженных, которые охотно делают крепкие винтовки по приказу госпожи Эбоси. В Аситаке снова разгораются ненависть и гнев, и его рука начинает жить своей собственной жизнью, словно собираясь напасть на Эбоси за своевольное жестокое разрушение мира. Однако, прежде чем он начнет действовать, еще один «чужой», самый крепко забинтованный и, по-видимому, слепой прокаженный, останавливает его и показывает спорящим свою перевязанную руку с «гниющей плотью». «Жизнь – это страдание, – говорит он им. – Это трудно. Весь мир проклят». И затем добавляет: «Но всё же находишь причины продолжать жить».

Это высказывание прокаженного звучит в фильме в решающий момент, и оно имеет важное значение по нескольким причинам. Его первая реплика вторит словам Дзико-Бо о том, что мир полон страданий, а последняя резонирует с одним из ведущих мотивов фильма – «Живи!» – в то же время подтверждая, что жизнь может быть сложной. Присутствие прокаженного подчеркивает, как обособленность бытия в мире, так и глубинную связь между всеми живыми существами. Безликий, закутанный с ног до головы в бинты – кажется, он изначально представляет форму жизни, отличную от Эбоси и Аситаки, но все трое в каком-то смысле принадлежат к сообществу изгоев, которые по-прежнему верят в жизнь вопреки всему.

Еще один переход границ разыгрывается в следующей сцене, когда Сан нападает на Татару с целью убить Эбоси. В итоге Сан терпит неудачу в своей миссии и серьезно ранит Аситаку.

Именно после этого момента в фильме у Сан начинают проявляться проблески человечности, вероятно, потому, что она узнала в Аситаке своего собрата-изгоя. Вместо того чтобы убить его, Сан везет Аситаку обратно в сердце леса и оставляет на маленьком острове, где его охраняет только Якуру. Этот ее поступок открывает перед нами одну из самых запоминающихся сцен непостижимой красоты, которые когда-либо создавал Миядзаки.

Камера медленно движется вверх от лежащей на острове фигуры Аситаки, сквозь пышные зеленые деревья леса, и, наконец, нам открывается вид на высокие горы. Мы видим, как всё больше и больше духов кодама собираются на вершинах гор, как будто они чего-то ждут. Восходит полная луна, и в ее свете – в великолепной анимационной сцене – перед нами постепенно возникает дайдаработи – лесной бог в своем ночном обличье. Эта гигантская, неземная и в то же время человекоподобная фигура с лицом, еще более смутно напоминающим человеческое, медленно шагает вперед. Мы видим кодама, которые реагируют на появление бога, поворачивая головы на 180 градусов с жутковатым щелкающим звуком. Затем лесной бог предстает перед нами в профиль, теперь гораздо больше напоминая зверя, с полосками на боках и многочисленными рогами на спине, и словно ныряет в глубину леса к лесному озеру.

Мы вдруг переносимся в лес и видим фигуры, напоминающие медведей, которые прячутся в чаще. Это охотники во главе с Дзико-Бо, которые надеются увидеть лесного бога в ночном обличье. Дзико-Бо очарован зрелищем, а остальные охотники дрожат от страха и говорят монаху, что, если взглянут на дайдаработи, сразу ослепнут. Дзико-Бо напоминает, что у них официальный приказ императора. Группа охотников и кодама наблюдают, как лесной бог склоняется к озеру, где лежит Аситака.

Появление в фильме ночного странника – его визуальная и духовная вершина, граничащая с хрестоматийным определением возвышенного как чего-то ужасающего, прекрасного и внушающего благоговение. Это чувство только усиливается реакцией кодама: не только их вращающиеся головы и щелкающие звуки придают сцене мощное ощущение потусторонности, но еще и тесный круг между двумя формами нечеловеческих существ – огромным эктоплазматическим лесным богом и крошечными кукольными кодама – усиливает ощущение того, что зрителю позволили взглянуть на нечто совершенно странное и пережить священный момент, не имеющий с человеком ничего общего.

Это ощущение табу Миядзаки усиливает сценой, в которой охотники зажмуриваются, испугавшись, что увидят нечто запретное. Чувство возвышенного не покидает нас и в сцене, когда лесной бог опускается в лес, дует сильный ветер, кодама улыбаются и машут руками, а деревья трепещут на ветру, и маленькие духи становятся похожи на белых барашков на огромной зеленой волне. Больше нигде в творчестве Миядзаки мы не находим сцен подобной потусторонней радости.