Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Письма Ермолинского полны жалоб на то, что время уходит, а всё не удается сесть за работу, потому что Хмелик опять куда-то пропал, или занят, или загулял. Это он писал жене из Гагры, куда они уехали специально работать над сценарием. Впрочем, это уже был второй сценарий. На первом Хмелик еще старался соответствовать срокам.

А сроки были короткие. Объединение хотело как можно скорее заявить о себе. Митта и Салтыков тоже торопили. Им не терпелось снимать, энергия и ощущение собственных сил переполняли их.

И вот первый материал. Сколько их потом было в моей жизни – не счесть. Но этот не забуду никогда.

Сначала я была обескуражена. Какие-то фрагменты, проходы, люди на трибуне в надвинутых по уши шляпах, и вдруг кусок разговора – живой, веселый, убедительный. И, несмотря на сумбурность и отрывочность, ловишь себя на радости – как талантливо, свежо, неординарно.

Началось обсуждение. Я – редактор фильма – не могла выдавить из себя ничего, кроме всхлипов: мне нравится, очень хорошо, продолжайте в том же духе.

Ермолинский сделал несколько дельных замечаний. Александр Лукич почему-то взъелся на оператора, единственного опытного в этой команде человека, но, как мы впоследствии убедились, довольно скучного и вялого профессионала.

Хмелик отмалчивался, мастерил самолетики из бумаги. Наконец Птушко обратился прямо к нему: «Что скажете?»

Хмелик отложил самолетики и четко, ясно высказал свои соображения. Он безоговорочно поддержал ребят, но не пропустил ни одной неточности, ни одного пижонского кадра, снятого «на публику», сделал несколько предложений, которые тут же подхватили режиссеры. И дальше разговор пошел только между ними. Мы оказались как бы ни при чем.

Позже мы поняли, что это вообще его манера – молчать до поры до времени, слушать других, рисуя что-то или создавая свои бесконечные эскадрильи, а потом, когда к нему обратятся, разразиться блестящей эскападой соображений и предложений, иногда переворачивающих все наши представления об увиденном или прочитанном. Нередко его заносило, и он на ходу сочинял собственные сценарии или фильмы, мало имеющие отношение к обсуждаемому, но всегда интересные и будоражащие воображение. Тогда обычно кто-нибудь из наших стариков, членов худсовета, чаще всего Вольпин или Ермолинский, люди, которых он, безусловно, уважал и с которыми очень считался, говорили ему: «Саша, уймись».

И он умолкал, ворча себе под нос что-то насчет бисера…

Жизнь моя понеслась по совершенно другому руслу. Сейчас мне кажется, что это были лучшие годы. Я шла на работу как на праздник. Интересные люди, каждый день что-то новое, постоянное движение вперед – просмотр материала по картинам, чтение и обсуждение сценариев – жаркие споры, блистательные высказывания.

Особенно интересно стало, когда в 1963 году сменилось руководство. Птушко покинул свой пост: он хотел снимать, а совмещать съемки с руководством стало трудно – возраст, силы не те. Он был неплохим худруком, правда, несколько субъективным и старомодным, как нам тогда казалось, но человечески справедливым и отзывчивым. Помню, когда А. Митта начинал первую самостоятельную картину (без Салтыкова) по сценарию С. Лунгина и И. Нусинова «Без страха и упрёка», на одну из не главных, но заметных ролей пробовалась театральная актриса. Птушко она не понравилась, он не хотел ее утверждать. Сценаристы отозвали его в сторону и сказали, что она хорошая актриса, но в театре у нее последнее время дела не складывались, она была мало занята в репертуаре. Для нее очень важно сняться в кино. Это ей поможет и морально, и материально. Лукич отреагировал мгновенно: «А, тогда другое дело. Утверждаю».

Или другой эпизод, немного смешной. Он зашел в нашу редакторскую комнату и велел идти в зал – смотреть материал того же Митты. Мы быстро собрались и пошли всей компанией в зал, который был ниже этажом. Спускаемся по лестнице, а навстречу Митта. «Куда это вы идете?» – спрашивает. «К тебе, смотреть материал». – «А я вас звал?» Мы обескураженно повернули назад. В коридоре нас встретил Александр Лукич. Поинтересовался, почему возвращаемся. Мы ему рассказали. Он налился кровью, поднял палку, с которой не расставался, и понесся вниз по лестнице. Через некоторое время к нам зашел Митта, тихий и благостный. Попросил прощения, пригласил на просмотр.

Лукич был вспыльчив, характер нелегкий. Гораздо позже я была редактором на одной его картине – «Сказка о потерянном времени». Это оказалась самая тяжелая работа за всю мою жизнь. Он не принимал ни одного замечания, сердился, говорил резкости. Слушался только своих ровесников – членов худсовета, и то не всегда. И все же я вспоминаю его с симпатией и благодарностью.

На смену Птушко пришел Александр Григорьевич Зархи. А главным редактором объединения стал Александр Григорьевич Хмелик. Так что нами руководили сразу два Александра Григорьевича. Сменилось и название. Мы стали называться коротко: объединение «Юность».

Главным человеком, вокруг которого всё жило и творилось, был Хмелик. Один из самых блестящих и деятельных людей, каких я встречала в жизни.

У него была удивительная способность привлекать к себе людей. В его кабинете было всегда полно народу. Приходили по делу и просто так – поговорить, побыть рядом, послушать и поспорить.

У Хмелика был верный и азартный глаз. Он умел и любил рисковать. У нас, кроме тех, кого я уже назвала, сделали свои первые работы Элем Климов, Эдмонд Кеосаян, Эдуард Гаврилов и Валерий Кремнев, Александр Светлов, Геннадий Полока, Семен Туманов, Георгий Щукин, немецкий режиссер Зигфрид Кюн и многие другие. А сколько сценаристов дебютировали со своими экранными работами! Назову хотя бы Александра Володина.

Впрочем, в этих открытиях Хмелика тоже иногда заносило. Помню, собрал кучу народу, чтобы показать нам фильм «жутко талантливого режиссера», как он выразился. Фильм оказался невнятный, претенциозный и бестолковый. На обсуждении все так и высказались. Хмелик приуныл, не стал спорить, чувствуя, что мы правы. Только неуверенно сказал:

– А вдруг он гений?

– Ничего, один раз промахнемся, – ответил кто-то.

Саша засмеялся, и на этом обсуждение закончилось.

Во главе объединения стояла тройка – худрук, главный редактор, директор. Потом шли мы, редакторы. Но были еще и так называемые внештатные члены сценарно-редакционной коллегии. Уже при Птушко у нас работали Ермолинский и Михаил Давыдович Вольпин. Правда, тогда они числились консультантами. С приходом Хмелика появились Бенедикт Сарнов, Михаил Львовский, Юрий Тимофеев, Михаил Шатров. Всё это были люди яркие, свободные, эрудированные. Когда Хмелик придумал эту систему «внештатных членов коллегии», Владимир Крепс, кинодраматург и известный насмешник, сказал: «Всё правильно. В искусстве надо действовать бандами». Не знаю, как насчет банд, тогда это еще не имело такого конкретного смысла, но компании вокруг основного ядра – директор, худрук, главный редактор – складывались яркие и своеобычные, не похожие друг на друга. Как правило, это были опытные кинематографисты, эрудиты, остроумцы, знавшие и любившие свое дело, готовые в сложную минуту, когда фильм не складывался или заходил в тупик, прийти на помощь не только советом, но и сесть в монтажную, подсказать новый ход, выправить текст. Мы, молодые редакторы, учились у них и профессии, и отношению к кинематографу, и ответственности, и просто стилю жизни. Каждое заседание сценарно-редакционной коллегии превращалось благодаря им в праздник ума и таланта. А был еще и более широкий круг – авторов, режиссеров, художников. Незаурядные люди – Н. Эрдман, К. Исаев, С. Лунгин, И. Нусинов, В. Аксенов, И. Меттер, Р. Быков, Г. Полока, Л. Шенгелия – всех не перечтешь. Они входили в художественный совет, они создавали среду, в которой рождалось искусство тех лет.