Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Впрочем, в кинообъединении «Юность» на «Мосфильме», где я потом работала, царила атмосфера строгой правдивости и нелицеприятия во многом благодаря главному редактору Александру Хмелику. И там не приходилось ломать себя и лицемерить. Но об этом я еще расскажу.

А потом, спустя много лет, я получила еще один урок, который окончательно утвердил меня в необходимости быть честной. Очень немолодой драматург дал мне прочесть свой сценарий. Как оказалось, совсем слабый. Но было жаль огорчать старика. И я слукавила. Сказала, что сценарий милый, но наше объединение закрывается – что было чистой правдой – и взять сценарий мы не сможем. Вскоре меня назначили главным редактором в другое творческое объединение, худруком которого был режиссер Л. О. Арнштам. И первым из авторов, кто пришел ко мне, был тот старик, уверенный, что раз мне понравился сценарий, я возьму его в это объединение. Пришлось падать в ноги Льву Оскаровичу, чтобы он отказывал старику от своего имени. С тех пор я уже никогда не кривила душой.

В Сценарной студии я проработала меньше года. Ее закрыли – по какой причине, сейчас уже не помню. За многие годы работы в кино я привыкла к тому, что приказы начальства не только не обсуждаются, но и не обосновываются. Решили – значит, надо было. Но тот год не прошел бесследно в моей жизни.

Я не только познакомилась и соприкоснулась со многими интересными людьми, не только научилась азам редакторской профессии, которая, правда, казалась мне случайной в моей судьбе, но и увидела изнанку кинематографического процесса.

Нас время от времени приглашали на обсуждение сценариев и фильмов на главную сценарно-редакционную коллегию министерства или комитета, теперь уже не упомнишь, столько раз это учреждение меняло свое название.

Никогда не забуду одно из первых обсуждений, на котором присутствовала. Собралось довольно много народу, но я сразу обратила внимание на очень красивую и модно одетую женщину. Тогда принято было носить пышные юбки на чехле с оборками. Я прямо впилась в нее глазами, изучая покрой и цветовую гамму. Женщина была хороша собой. Юбка подчеркивала ее тонкую талию и стройную фигуру. Оказалось, это – главный редактор коллегии Ирина Александровна Кокарева. Тут я совсем рухнула: неужели такие начальники бывают?

Обсуждение шло своим чередом, вяловатое, спокойное и немного невнятное. Я читала сценарий. Он не казался мне интересным. Но и особых сомнений не вызывал. Что тогда называлось – «проходной».

Последней слово взяла Кокарева. Ей по должности полагалось подвести итог – принять, вернуть сценарий на доработку или отказать. Она встала. Я снова восхитилась – хороша!

И вдруг она понесла такое, что я просто обомлела. Она громила сценарий с партийных позиций. Обвинила автора в клевете на советскую действительность, в искажении образа советского человека, придираясь к каждому сюжетному повороту, чуть ни к каждому слову.

Сценарий по ее предложению вернули на доработку. Все разошлись спокойные и удовлетворенные. Одна я кипела от негодования и недоумения.

Кто-то – кажется, Елена Абрамовна Магат, редактор нашей студии, – пыталась меня успокоить: «Она всегда такая. Ее должность обязывает. Всё равно решать будут в другом месте».

Вскоре я поняла, что коллегия часто перестраховывается. Их поставили блюсти идеологию. И они блюли. Если автор и режиссер оказывались настойчивыми, умели заручиться поддержкой какого-нибудь высокого начальства, то после доработок и переработок сценарий в конце концов запускался в производство. Но сразу – почти никогда. Редакторы отрабатывали зарплату. И так было всегда. В разные периоды по-разному, но почти не помню случая, чтобы принимали без поправок.

Поражало и другое – обстановка, в которой принимались фильмы. Обычно это происходило в «директорском» зале на четвертом этаже. Начальство сидело на последнем ряду у самой стенки, прямо под окнами кинобудки.

Заканчивался просмотр, зажигался свет, и все поворачивались к руководству. Кресла в зале были неподвижные. Поэтому приходилось выворачивать корпус, тянуть шею – поза незабываемая и какая-то унизительная.

Когда начиналось обсуждение, каждый выступающий вставал – лицом к начальству, спиной ко всем остальным, включая создателей фильма. Было что-то отвратительно подобострастное в этой мизансцене.

Режиссер во время обсуждения стоял сбоку около стены, чтобы хоть так не сливаться со всеми и всех слышать. Потом, когда я уже работала на киностудии, я тоже стояла у стены – из солидарности.

Боже, как это было страшно и грустно – видеть эти спины, непроницаемые лица начальства, слышать эти голоса. Всё, над чем ты бился, чему отдавал силы, вдохновение, время, испытывая радость созидания, становилось игрушкой, мячом в руках этих чужих людей, способом выслужиться. Разные, конечно, бывали сдачи фильмов, разные времена и разные люди. Но в целом осталось именно такое впечатление.

Забегая вперед, расскажу еще одну историю. Прошло много лет. Настали другие времена. Шел семинар редакторов в Доме творчества в Болшево. Люди съехались со всего Союза. В один из дней на заседание прибыло руководство – Б. Павленок, тогдашний заместитель министра, Д. Орлов – главный редактор. Еще кто-то. Мы – несколько человек, в том числе замечательный Александр Хмелик, договорились дать им бой, высказать всё, что накопилось на душе. Даже распределили роли – кто какую тему затронет, в каком порядке будем говорить.

Первой выпало выступать мне. Подхватить должен был Хмелик.

Я очень волновалась: выступления, речи – не моя стихия. Говорила горячо и, наверное, сбивчиво. Среди прочего сказала об атмосфере обсуждения фильмов. Это было в самом конце, Саша Хмелик даже уже встал, чтобы продолжить.

Но тут меня перебил Павленок. Он зацепился за, в общем-то, неважное в свете остального разговора. Сказал, что они учтут замечание об унизительности мизансцены и будут впредь обсуждать фильмы не в зале, а в другом помещении.

Остального он как бы не услышал. Начал говорить пространно и многословно о положении в кино вообще, о роли редактора. Приводил примеры, описывал случаи, произошедшие на различных студиях страны, в том числе на периферийных. Говорил долго и обстоятельно.

Хмелик стоял, стоял, потом сел, чувствуя, что разговор пошел совсем по другому руслу. Тем более что редакторы из провинции принялись задавать вопросы, возражать, выяснять что-то важное для них. В общем, другим из нашей команды так и не удалось выступить.

Мы потом долго восхищались, обсуждая между собой эту встречу с начальством. Восхищались их невероятным умением свернуть разговор, почувствовав опасность. Их хитростью, ловкостью, фантастическим умением уходить от острых ситуаций.