Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

После смерти Сергея Александровича кольцо – в память о Михаиле Афанасьевиче, Елене Сергеевне и своем муже – стала носить Татьяна Александровна, причем, видимо, по умыслу – аметистом вниз. А после ее ухода, также камнем вниз, пряча кольцо от чужих глаз, стала носить Мила.

И снова роковое число февраля заставило нас плакать: Мила умерла 14 февраля, а хоронили ее в годовщину смерти Татьяны Александровны и Сергея Александровича.

АНДРЕЙ: Мила вспоминается оптически очень отчетливо, хотя ее прекрасный облик всегда был окутан сизым дымом: сигарету она буквально не выпускала из рук. Для Милочки сигарета в руке – иногда в длинном мундштуке – атрибут непременный. Портрет ее мог бы иметь подпись: «Красавица курящая».

МАША: И в конце жизни, уже практически ничего не видя, Мила ощупью находила пачку с сигаретами и зажигалку. Пламени ее она не видела, но реагировала на щелчок, обозначавший зажигание. И тогда начиналась новая мука: конец сигареты должен был попасть в голубоватое пламя зажигалки…

АНДРЕЙ: Вспоминая эти последние для Милы времена, нельзя не поражаться тому мужеству, той стойкости, с которыми она переносила постигшие ее в конце жизни недуги.

МАША: Не было дня, а чаще – позднего вечера (мы обе «совы»), чтобы мы не говорили по телефону. Она часто просила повторить стихотворение, которое я помнила из моей филологической юности, малоизвестного теперь поэта Ивана Тхоржевского:

АНДРЕЙ: Мила, проделав путь от комсомолки и члена партии, пришла к глубоко прочувствованной вере в Бога. Быть может, именно это помогало ей с достоинством и смирением переносить все страдания, выпавшие на ее долю.

МАША: Мила действительно была мне сестрой, была очень важной частью моей жизни. Многие телефонные разговоры заканчивались цитированием любимого нами Пастернака. И теперь, думая о Миле, я обращаюсь к ней, к ее светлой памяти словами, в которых для меня навсегда заключен ее образ: «Сестра моя, жизнь…»

Историк советской литературы, автор книг «Все в чужое глядят окно», «Ключ. Последняя Москва», «Странники войны. Воспоминания детей писателей. 1941–1944», «Ольга Берггольц: Смерти не было и нет» и других. Ведущий научный сотрудник Государственного литературного музея.

В дом на Смоленской, где мне выпало жить как жене сына Людмилы Владимировны Голубкиной, приходило великое множество людей. Собственно, сам дом был очень удобно для этого устроен. Вход с Садового кольца, вторая арка налево, козырек над дверью, звонок с улицы, дверь. Я не знала в Москве другую такую квартиру, где вход был бы прямо с улицы. Разве что мастерские художников, но это другое дело. Это был именно Дом. Людмила Владимировна именно таким его и создавала.

Инесса Суреновна Туманян, одна из самых близких подруг, часто приезжала на своей маленькой машине, и в большой комнате в кресле под абажуром они с Людмилой Владимировной обсуждали последние известия «из-за бугра». Оператор Инессы Туманян Виталий Гинзбург был братом Александра Галича, и поэтому все новости с того берега тут же становились известны у нас в доме.

Но когда я только поселилась, главными гостями, наполнявшими его по вечерам, были студенты ВГИКа – общая мастерская Людмилы Владимировны и Семена Львовича Лунгина. Студентов было много, и они были не только со всех уголков страны, но и со всех уголков мира. Лида Боброва, Маша Хмелик, Борис Клетинич, Марина Мареева и другие. Шел 1980 год. Самые трогательные были вьетнамцы. Возможно, их сценарии не отличались особыми талантами, но они были очень преданными учениками. Они еще прекрасно шили и однажды подарили нам джинсы собственного изготовления. Все они прошли войну, и это отразилось на их облике: они казались намного взрослее своих товарищей. Все студенты стали Голубкиной и Лунгину как собственные дети. Писали письма, привозили своих детей, мужей и жен, присылали новые и новые сценарии.

В эти годы Людмила Владимировна рассталась со своим мужем Андреем Передерием – он был тогда директором студии «Диафильм», находившейся в прекрасном лютеранском храме в Старосадском переулке, рядом с Исторической библиотекой, в которой мы и познакомились с сыном Людмилы Владимировны Володей. Я пришла к ним в дом совсем юной и немедленно влюбилась в нее. Она была невероятно обаятельна, очень приветлива и как-то по-особому красива. И все ее друзья звали ее Мила – именем, которое к ней удивительно подходило. На нее хотелось любоваться, ее черты, манеры, пластика очаровывали. Так было не только со мной, в нее влюблялось множество людей, иногда это носило просто трагикомический характер. Она ездила в Берлин с делегацией на какой-то фестиваль и познакомилась там с актером Георгием Епифанцевым, который когда-то сыграл легендарную роль Прохора Громова в фильме «Угрюм-река». Он потерял голову и стал буквально добиваться ее благосклонности. Стоял под дверью с цветами, не уходил, ждал, требовал, чтобы она его пустила. Я была вынуждена говорить ему, что Л. В. нет дома, выпроваживать его, а она скрывалась у себя в комнате и ждала, когда он уйдет.

Когда Л. В. стала директором Сценарной студии, в дом потянулись все известные сценаристы и режиссеры того времени. Из гостиной непрерывно доносилось: «Ермаш! Павленок!» Это были два главных кинематографических чиновника, которых непременно надо было как-то обвести вокруг пальца. Собственно, в те годы это была основная работа всех приличных редакторов и директора Сценарной студии. Чтобы вышел хороший или просто не позорный фильм, надо было проявить невероятную хитрость и изворотливость. Но долго такое продолжаться не могло. На Людмилу Владимировну начали наседать сверху, чтобы она убрала наиболее сильных редакторов, уволили А. П. Свободина, а потом поставили ультиматум и ей. Тогда никто еще не знал, что следили за каждым ее шагом. И когда ее сняли с поста директора Сценарной студии – что, кстати, она восприняла очень болезненно, – мы не знали, что в ее деле лежал отчет кагэбэшника о ее поездке в Париж и встрече там с Виктором Некрасовым, которому она передавала посылку от его близких друзей Лунгиных и провела с ним в прекрасных разговорах время в парижском кафе. Видимо, этот «отчет» о встрече с диссидентом Некрасовым и положили среди всего прочего Ермашу на стол, а Людмилу Владимировну уволили. Один мой дальний родственник уже на пенсии возглавил отдел кадров Союза кинематографистов, он и рассказал моему отцу о том, что было в ее личном деле. Первое время она сильно горевала. Но потом стала работать лектором в бюро кинопропаганды, путешествуя по всему СССР, и к ней вернулась радость жизни.