Олег Дорман - Я медленно открыла эту дверь

Галя: А помнишь, был период, ты жил у мамы на Аэропорте? Сколько это продолжалось?

Володя: Год. Но я всё не могу припомнить такого события, которое бы характеризовало ее.

Галя: Тебе было двенадцать лет, когда мы лепили армию. У тебя был друг Миша Годгольд по прозвищу Ван Гог. И вы с ним пытались разыграть Бородинское сражение. Он лепил русскую армию, а мы с тобой французскую. А потом вы устроили сражение, и пластилин с пола мы отскребали месяц. И вот именно тогда ты увлекся униформологией. Мы лепили лошадей, солдат, и ты требовал, чтобы у каждого солдата были все знаки отличия.

Володя: И в результате, окончив школу, я пошел на истфак. Мы были знакомы с семьей очень известных историков, Городецких. Как же его звали…

Галя: Ефим Наумович.

Володя: Да. Он мне сказал: ни о чём не волнуйся, ты всё хорошо знаешь, а я всех предупрежу. И надо было случиться, что злобная бабка, заведовавшая там, была его главным научным врагом с тридцатых годов. И она с чувством влепила мне четверку.

Галя: Это Вовке, который историю знал лучше, чем учитель в школе.

Володя: Взяла да поставила. И я недобирал баллов явно совершенно. И плюнул на это дело. Пошел в институт культуры на библиографа. Потому что уже работал в библиотеке. И так библиотекарем и остался.

Галя: А в аспирантуру ты в Институт истории СССР поступил.

Володя: Но тут началась перестройка. Я успел написать только две главы. «Униформология как вспомогательная историческая дисциплина». Началась перестройка, я придумал выпускать журнал. У нас был полуподпольный кружок при Обществе охраны памятников, мы делали рукописные бюллетени по разным униформологическим темам. Правда, такого слова – униформология – тогда еще не было. И я сказал: давайте будем делать это как периодическое издание. Журнал «Цейхгауз»: история форменной одежды и знаков различия. Слово «униформа» я не люблю, хотя его активно продвигал. Давайте делать журнал. А как? Денег нет. Мама в то время написала сценарий, который пошел в работу, кажется, на узбекской киностудии. И получила гонорар. Который отдала мне. Я не просил. Но она знала о моих делах. Принесла и сказала – вот. Когда будет возможность, отдашь. Благодаря этому журнал и получился и выходит до сих пор. Потом я маме постепенно возвратил деньги. Таких поступков она совершила много.

Галя: Мама всегда, по любому поводу была готова подставить плечо. Это правда.

Володя: И часто это делала. Но никогда не обставляла это как благодеяние и милость. Что вот, мол, я долго думала, сделала усилие и решила помочь. Это делалось совершенно естественно.

Галя: Что я вспоминаю с радостью, это наши совместные чтения. У нас у каждого была книжка, которую он читал, и была общая книжка, которую читала нам только мама. Мы садились по обе стороны от неё, каждый что-то своё крутил в руках, а мама читала. И это продолжалось до вполне серьезного возраста, когда Вовке было уже лет двенадцать. Мы очень любили эти моменты единения. Потому что нам мамы по большому счету доставалось мало.

Володя: Она всё время была на работе.

Галя: Она была очень социальное животное. А если не на работе, то друзья, товарищи, гости, она в гостях, мы в гостях. А вот нас объединенных, семейных – этого было не много.

Володя: Не много, да.

Галя: Но это не было болезненно, это было нормально. Мы другого не знали.

Володя: Это вполне принималось как естественное. Еще помню, когда мы ездили на дачу, а мы с какого-то момента стали ездить каждые выходные…

Галя: …в Мозжинку, да.

Володя: Все дачи там были расположены по кругу. Нужно было минут сорок, чтобы этот круг обойти. И вот там мы замечательно гуляли с мамой. Она писала диссертацию, отрывалась, шла с нами гулять. И еще шли собака и кошка.

Галя: А на лыжах, помнишь, как нас мама таскала?

Алиса: И нас таскала!

Володя: Да-да, по воскресеньям.

Галя: Мы еще маленькие, мне лет 8, Вовке лет 10, а нас мама чуть не по пятнадцать километрах на этих лыжах…

Саша: С нами то же самое было! Причем Алиска отставала, уставала, а бабушка говорила: «Ну и оставайся здесь» – и шла вперед.

Галя: Шла вперед. И хочешь – не хочешь, ты за ней…

Алиса: Оставаться как-то не очень хотелось.

Галя: Мама в юношеские годы получила по лыжам разряд. И очень хотела нас втянуть в это дело. В результате мы все на лыжах ходить умели. И получали от этого, надо сказать, колоссальное удовольствие.

Во время Московских международных фестивалей был отдельный конкурс фильмов для детей. Мама иногда работала на фестивале. Я была маленькая, когда она меня первый туда взяла. Вот тогда я поняла, что моя мама – человек значительный. Потому что меня вдруг повели мимо всех этих толп… А там иностранцы, а там фильмы, которых никто не видел никогда, а мама: «Это моя дочка…» Я была такая гордая!

Саша: У меня было то же самое, когда она взяла меня на церемонию вручения «Ники». «Нику» тогда выгнали из Дома кино, и вручение проходило в Доме музыки. Я в первый раз прошла тогда по красной ковровой дорожке. Я себя чувствовала звездой, идущей за Оскаром. Меня посадили в первый ряд. Но бабушка была всем недовольна: ей не нравилось, что не в Доме кино.

Галя: А помнишь, Вовка, как мама была в каком-то жюри, надо было перечитать огромное количество сценариев, и мы с тобой ей помогали. Мне было лет 15, тебе лет 17. Мы еще жили на Красносельской.

Володя: Мы читали и писали для нее синопсисы.

Галя: Это было настоящее доверие. Мама нам доверяла. Мне попался сценарий, который мне страшно понравился. По нему потом сняли фильм «В моей смерти прошу винить Клаву К.».

Володя: А позже мама привела меня на студию, и я стал время от времени консультировать по вопросам военной униформы.

Галя: А я не пошла в институт, рано вышла замуж. Хотя был момент, когда мамина антагонистка Кира Парамонова звала меня к себе на курс – я ведь очень хорошо писала когда-то. Потом ушло это умение. Если не тренируешь мускул, он атрофируется. Я не пошла в институт, в тот момент у меня была одна цель: я влюбилась, я хотела замуж за Сережу, и – Вова помнит – меня ничто не могло остановить. У меня была одна цель в жизни: я люблю этого человека, я хочу с ним строить семью, и разбегись все во все стороны. А так как папа бы против, мама была против, даже ты, Вовка, был против… Папа посчитал – не понимаю, почему уж он так нос задирал, – что Сережа из низкой социальной среды. А мама посчитала, что он слишком рано появился в моей жизни, что он нахал, который еще должен заслужить. Мы познакомились с Сережей, когда мне только стукнуло семнадцать. А Вова по другой причине – потому что была Громова, которая была обижена на Сережу. А Вова был в нее влюблен. Все были против, и я пошла против всех. У меня в этот момент в глазах было только одно: люблю этого человека, хочу за него замуж, и пошли все на фиг, и ваши институты, и вообще всё. И я ушла в эту жизнь. Мне мама помогла с жильём, мы получили квартиру в Камергерском, и дальше я была – согласись, Вов, – очень независима от всех.