Шэрон Лоуренс - Джими Хендрикс, Предательство [Интимная история преданной музыкальной легенды]

— Я отдал бы всё, если бы моя мать смогла увидеть мою игру на гитаре, — сказал он мне.

Он всегда с теплотой отзывался о матери Ноэла и родителях Мича, которые всегда приглашали его к себе домой, когда они оказывались рядом, и относились к нему с искренним интересом и чистосердечием. Джими было не сдержать в благодарностях, когда моя мать прислала ему клубничный пирог домашней выпечки, выяснив по телефону, что Джими любил клубнику. Он очень нуждался в простом человеческом чувстве.

Когда я высадила его у гостиницы, Ноэл нас уже встречал на парковке.

— Шарон, я должен угостить тебя выпивкой! — крикнул он.

— Вот те на! — сказал Джими мне на ухо. — Это удивляет меня больше, чем его Толстый матрац!

Выпив водки, а мне — поставив скотч, Ноэл скороговоркой сообщил, что этот его Fat Mattress будет играть на разогреве на гастролях Опытов, включая и концерт в Сиэтле.

— Думаю, Хендрикс не захочет там больше выступать, — заметила я.

— Я об этом не знал, любовь моя, — сказал Ноэл.

— Ну, подумай сам, он избегает разговоров о доме. Может быть, ему больно от всего, что там происходит.

Ноэл хмыкнул.

— Ты должна знать, наш Джеймс — самый–самый из самых современных парней.

Ноэл, такой всегда чопорный и внимательный, превратился в Ноэла. Он искренне радовался, рассказывая мне о своих планах, но неизменно возвращаясь к теме денег. Обычно он расставался с ними легко, но всегда записывал все покупки в маленькую тетрадку.

— Счета за наркотики ты тоже туда вносишь? Я права, да? — шутила обычно я.

— Я их шифрую, любовь моя, — подмигивая, отвечал он мне.

Их товарищеские отношения проявлялись особенно в моменты опасности. Всякий раз, когда Хендрикс выражал мне беспокойство по поводу своей группы, я углублялась в риторику девочки–скаута, говоря ему примерно такое: "Почему бы тебе не поговорить об этом с Ноэлом и Мичем?" или "Вам, парням, надо собраться и обсудить всё вместе". Джими обыкновенно вздыхал и говорил мне что–то вроде этого: "Я ничто без Мича" или "Я не хотел бы, чтобы Ноэл улетал на планету Реддинг".

Джими писал письма — с уважением и от всего сердца — и Ноэлу, и Мичу, пытаясь, по его словам, "собраться с мыслями", и, несмотря на то, что он был невысокого мнения о музыке Fat Mattress и был против, чтобы Ноэл подсовывал свою группу Опытам в качестве группы разогрева на гастролях, Хендрикс соглашался с идеей "сохранить всё как есть", как он обычно всегда говорил.

Пластинку, которую он искал, я нашла у своих друзей.

Дверь в его номер была приоткрыта, Джими сидел на диване в гостиной, перед ним лежали кучи юридических и финансовых документов, которые он сортировал в три стопки.

— Привет, — сказала я.

Он оторвался от своих бумаг, лицо его было серьёзно.

— Ну, и кого теперь собираются назначить Новым Хендриксом? — спросил он. — Джеймса Тейлора?

"Ну и ну!" — подумала я. Я понимала, что его незащищённость была частью того, что сопутствовало его таланту, и эти его слова, сказанные таким тоном, сильно ранили меня.

Джими подвинулся, приглашая сесть рядом с собой на диван.

— Нам следует предупредить его! — произнёс он.

В те дни в звукозаписывающей индустрии циркулировали разноречивые мнения о потенциале поэта–песенника Джеймса Тейлора. Хендриксу нравился Тейлор; он услышал о нём ещё раньше от кого–то из битлов, это они нашли его и помогли заключить контракт со своей звукозаписывающей компанией Apple.

— Я вот здесь сижу и думаю, неужели я разобрался во всех этих бумагах и всё понял, но через секунду, чувствую, что всё надо начинать сначала, потому что забыл с чего начал, — сказал он.

— Но ты всегда останешься для меня одним из самых милых людей, — сказала я ему, — и это единственный комплемент, на который ты можешь от меня рассчитывать.

Я вытащила пластинку Стиви Вандера из сумки. Лицо Джими посветлело.

— Я встречался со Стивом в Лондоне, — сказал он. — У нас не было возможности поговорить, но мы чуть–чуть поджемовали. Он играл на ударных! И, конечно, то, как он играет на губной гармошке — это просто гениально.

Такими же словами многие современники Хендрикса характеризовали и его игру.

— Ты сам как считаешь, ты — гений? — вдруг, неожиданно для себя, спросила я, но в последний момент постаралась всё же, голосом как можно более смягчить вопрос.

Он потрепал меня за плечо.

— Не говори так. Нет, нет и нет. Технически я даже не гитарист. Своей игрой — правду и эмоцию — вот единственное, что я пытаюсь выразить.

Его гитара была ему домом. Его взгляд, его слух постоянно были обращены к этому инструменту, ради которого он и жил. Это могло случиться и на улице, играя задаром, на каком–нибудь стареньком Гибсоне, которого он собирался купить или в гостиничном холле на одном из древних Стратокастеров какого–нибудь музыканта.

Если кто–нибудь подходил к нему, держа в руках гитару, и набирался смелости задать ему вопросы, Джими всегда с интересом выслушивал и старался вместе найти решение, а если время позволяло, то и тут же демонстрировал.

Дело не в том, что он бы "прилежным покупателем пластинок", дело в том, что это всё приносило ему массу удовольствия.

— Естественно, я ежедневно стараюсь узнать всё больше о возможностях гитары, — рассказывал он мне. — Я много учился. И продолжаю учиться. Это именно то, что делает для меня музыку такой привлекательной. Без гитары я превращаюсь в старую курицу, не перестающую кудахтать!

Если Опыты останавливались в гостинице на несколько дней, Джими приносил в номер Страт, комбик и акустическую гитару. Он наигрывал мне фрагменты новых песен, над которыми работал или неожиданно брал классические аккорды, или играл в своей манере мне какую–нибудь песню из Beatles. Играя, он улыбался мне, и я была его единственной слушательницей.

Когда я думаю о том, каков был Джими на самом деле, мне приходят на память именно такие моменты. Вот он играет на своей гитаре две–три минуты, затем останавливается, чтобы прокомментировать сыгранное: "Ну, я же говорил тебе — всё дело в нюансах. Но запомни, когда ты пишешь песню, музыку или слова, нужно также помнить о цвете. Думай о взаимоотношении светов и теней на картине, которую ты создаёшь в своей голове и хочешь выразить в песне. Например, оранжевый — очень сомневающийся цвет, он никак не может решить кем ему стать красным или жёлтым." Он рассказывал мне, что когда он собирается написать новую песню, перед ним всплывают картины его прежней жизни, которые ему очень хотелось бы забыть.

— Когда мне удаётся воспоминания выразить стихами и музыкой, я чувствую огромное облегчение. Слова могут быть…

Он прервался, подбирая нужное определение, его глаза сузились.