Владимир Высоцкий - Ни единою буквой не лгу: Стихи и песни

Приборы на земле угомонились.

Вновь чередом своим пошла весна.

Глаза мои на место возвратились,

Исчезли перегрузки, — тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу.

Пульс начал реже в датчики стучать.

Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу,

И получил команду отдыхать.

И тесно стало голосам в эфире,

Но Левитан ворвался, как в спортзал.

Он отчеканил громко: «Первый в мире!»

Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть.

Изрек про самочувствие свое…

Пришла такая приторная легкость,

Что даже затошнило от нее.

Шнур микрофона словно в петлю свился,

Стучали в ребра легкие, звеня.

Я на мгновенье сердцем подавился —

Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть.

Разборчиво и очень делово.

Я думал: вот она и невесомость,

Я вешу нуль, так мало — ничего!

Но я не ведал в этот час полета,

Шутя над невесомостью чудной,

Что от нее кровавой будет рвота

И костный кальций вымоет с мочой.

Все года, и века, и эпохи подряд

Всё стремится к теплу от морозов и вьюг.

Почему ж эти птицы на север летят,

Если птицам положено только на юг?

Слава им не нужна и величие.

Вот под крыльями кончится лед —

И найдут они счастие птичее,

Как награду за дерзкий полет.

Что же нам не жилось, что же нам не спалось?

Что нас выгнало в путь по высокой волне?

Нам сиянье пока наблюдать не пришлось,

Это редко бывает — сиянья в цене!

Тишина. Только чайки — как молнии…

Пустотой мы их кормим из рук.

Но наградою нам за безмолвие

Обязательно будет звук!

Как давно снятся нам только белые сны,

Все иные оттенки снега замели.

Мы ослепли давно от такой белизны,

Но прозреем от черной полоски земли.

Наше горло отпустит молчание,

Наша слабость растает, как тень.

И наградой за ночи отчаянья —

Будет вечный полярный день.

Север — воля, надежда, страна без границ.

Снег без грязи — как долгая жизнь без вранья.

Воронье нам не выклюет глаз из глазниц,

Потому что не водится здесь воронья.

Кто не верил в дурные пророчества,

В снег не лег ни на миг отдохнуть,

Тем наградою за одиночество

Должен встретиться кто-нибудь.

Долго же шел ты, в конверте листок, —

Вышли последние строки!..

Но потому он и Дальний Восток,

Что далеко на востоке.

Ждешь с нетерпеньем ответ ты —

Весточку в несколько слов…

Мы здесь встречаем рассветы

Раньше на восемь часов.

Здесь до утра пароходы ревут

Средь океанской шумихи.

Не потому его Тихим зовут,

Что он действительно тихий.

Ты не пугайся рассказов о том,

Будто здесь самый край света:

Сзади еще Сахалин, а потом —

Круглая наша планета.

Что говорить — здесь, конечно, не рай,

Но невмоготу переписка!

Знаешь что, милая, ты приезжай:

Дальний Восток — это близко.

Скоро получишь ответ ты —

Весточку в несколько слов…

Вместе бы встретить рассветы

Раньше на восемь часов.

И вкусы и запросы мои странны,

Я экзотичен, мягко говоря:

Могу одновременно грызть стаканы

И Шиллера читать без словаря.

Во мне два «Я», два полюса планеты,

Два разных человека, два врага.

Когда один стремится на балеты —

Другой стремится прямо на бега!

Я лишнего и в мыслях не позволю,

Когда живу от первого лица.

Но часто вырывается на волю

Второе «Я» в обличье подлеца.

И я борюсь, давлю в себе мерзавца.

О, участь беспокойная моя!

Боюсь ошибки — может оказаться,

Что я давлю не то второе «Я».

Когда в душе я раскрываю гранки —

На тех местах, где искренность сама,—

Тогда мне в долг дают официантки

И женщины ласкают задарма.

Но вот летят к чертям все идеалы,

Но вот я груб, я нетерпим и зол.

Но вот сижу и тупо ем бокалы,

Забрасывая Шиллера под стол.

…А суд идет, весь зал мне смотрит в спину.

Вы, прокурор, вы, гражданин судья,

Поверьте мне, не я разбил витрину,

А подлое мое второе «Я».

И я прошу вас: строго не судите,

Лишь дайте срок (но не давайте срок!) —

Я буду посещать суды как зритель

И к судьям заходить на огонек.

И я клянусь вам искренне, публично:

Старания свои утрою я —

И поборю раздвоенную личность

И — не мое — мое второе «Я».

Я больше не намерен бить витрины

И лица граждан — так и запиши!

Я воссоединю две половины

Моей больной, раздвоенной души.

Искореню, похороню, зарою,

Очищусь, ничего не скрою я!

Мне чуждо это «Я» мое второе-

Нет! Это не мое второе «Я».

Ой, Вань, смотри, какие клоуны,

Рот — хоть завязочки пришей…

Ой, до чего, Вань, размалеваны,

И голос, как у алкашей!

А тот похож — нет, правда, Вань,—

На шурина — такая ж пьянь.

Ну нет, ты глянь, нет-нет, ты глянь,—

А правда, Вань!..

Послушай, Зин, не трогай шурина:

Какой ни есть, а он — родня.

Сама намазана, прокурена —

Гляди, дождешься у меня!

А чем болтать — взяла бы, Зин,

В антракт сгоняла в магазин.

Что, не пойдешь? Ну, я один,—

Подвинься, Зин…

Ой, Вань, гляди, какие карлики,—

В джерси одеты, не в шевьет,—

На нашей пятой швейной фабрике

Такое вряд ли кто пошьет.

А у тебя, ей-богу, Вань,

Ну все друзья — такая рвань

И пьют всегда, в такую рань,

Такую дрянь!..

Мои друзья хоть не в болоний,

Зато не тащат из семьи.

А гадость пьют — из экономии,

Хоть поутру — да на свои!

А у тебя самой-то, Зин,

Приятель был с завода шин,