Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Помню, мы стояли в лобби какого–то отеля, на мне был брючный костюм от Биба и берет с помпоном. Приталенный пиджак с воротничком а-ля Неру. Мои вкусы всегда были более консервативны, чем у многих других, окружающих меня людей.

— Тебе стоит носить костюм, — в миллионный раз повторил Час, обращаясь к Джими, — вот, посмотри на Кати, как она одета.

Мне показалось, что Джими поперхнулся, но он справился с собой и прохрюкал что–то вроде: «выглядит неплохо для девушки», надеясь, что до Часа дойдёт. Но Час продолжал настаивать на своём. Его сердце лежало к строгому чистенькому имиджу в стиле многих групп того времени.

Надо заметить, что несмотря на то, что Джими всегда настаивал на своём, он никогда открыто не противоречил Часу. Он понимал, что Час, зная много лучше него ситуацию с британской рок–музыкой, делал всё, чтобы только состоялась его карьера. Он уважал его мнение. Совсем немного времени пройдёт и он перестанет молча соглашаться со всем, что требует Час. Слушая все эти идеи Часа, он понимал, что рано или поздно, но сможет делать то, что сам считал самым важным, и носить то, что ему самому нравилось, ту одежду, в которой ходил ежедневно. Джими совершенно точно представлял себе свой имидж, но он только ждал нужного момента, чтобы составить себе этот имидж. Он позволял Часу верить, что полностью согласен со всеми его идеями, но если Джими что–то не нравилось, он давал ему понять, что это не нравится либо его менеджеру, либо публике, либо мне, и если даже после этого Час продолжал настаивать на своём, он тихо делал всё по–своему. Со временем, когда Джими стал звездой, эта черта его характера выросла в одну огромную проблему.

Час хотел вплотную заняться менеджментом, потому что к этому времени Animals распались, но у него не было достаточно денег, чтобы сделать всё быстро, и не было достаточно времени, чтобы успеть это сделать. В те времена поп–группы не зарабатывали такие огромные суммы, если, конечно, не писали свой собственный материал. Поэтому Animals впали в значительные финансовые долги. Даже в те дни, задолго до видео–эпохи, было очень дорого создать что–то новое. Найти студию, подпевку, приглашённых музыкантов, оплатить студийное время, и всё деньги, деньги, деньги. Даже наши скромные расходы оказывались больше той суммы, какую мог выделить Час.

Люди говорят, что он продал свою гитару, чтобы поддержать Джими в эти первые дни, но я такого не помню. Зато хорошо помню, как Час пришёл к нам в номер с гостиничным счётом в руках и пытался нам объяснить, что раз я уже три дня здесь живу, то оплата повысилась в два раза и он не в силах оплатить моё проживание. Мы все вместе спустились к менеджеру и стали объяснять ему, что не можем переплачивать. Он очень вежливо вернул всё на прежние места, не сказав ни слова в своё оправдание.

Какова бы ни была точная сумма, мы определённо нуждались в финансовой помощи, поэтому Час обратился к Майку Джеффери, бывшему менеджеру Animals, помочь нам деньгами и его связями. (Майк Джеффери это его настоящее имя, но все звали его Майк Джеффрис.)

Майк тут же приехал к нам, и Джими, и я, мы оба ему понравились. Он не был похож на всех кого мы знали: и старше, и лучше образован. Модно одевающийся, настоящий деловой человек. Начинал он с того, что у него был джазовый клуб студенческого общества университета Ньюкасла, там он и встретился с Animals. Нам с Джими он показался тем руководителем, какого мы искали, тем человеком, которому мы смогли бы доверять.

Наш день начинался, когда все уже обедают, с чая и тостера в постель, которые приносили нам на красной салфетке. Утром мы спали, потому что всю ночь проводили в клубах, слушая музыку и завязывая знакомства. В деловых кругах все уже знали про Джими и хотели сами послушать его игру.

В нашей тесной компании был ещё один человек, это подружка Часа, Лотта. Час был типичным представителем заводского населения, поэтому он считал, что задача женщины во всём слушаться мужа. В этом Лотта подходила ему идеально. Она была скандинавка и полностью ему подчинялась. Она делала буквально всё, что Час ей скажет, ни разу не возразив и не проявляя инициативу со своей стороны, но зато она чувствовала себя с ним совершенно защищённой. Нас всех несколько задевало то, что она работала простой гардеробщицей в Bag O'Neils. Клуб принадлежал двум парням по фамилии Ганелли, двум головорезам из южного Лондона. Ганелли враждовали с какой–то другой семьёй и ходили упорные слухи, что те грозились взорвать клуб. Когда Час узнал об этом, он запаниковал и тут же забрал Лотту оттуда.

У Часа был тяжёлый характер и все хоть по разу но с ним повздорили, но, несмотря на это, все его любили за то, что он очень ясно излагал свои мысли. Даже на его похоронах кто–то встал и сказал: «Нет ни одного из здесь присутствующих, кто хоть бы раз не повздорил с Часом.» В те дни единственным исключением была Лотта, и только много лет спустя она настояла на разрыве с ним.

Постепенно, за две недели, я перетащила всё своё барахло с Гюнтерстоун–Роуд в гостиницу. Я сказала Ронни, что больше не нуждаюсь в квартире и её можно сдать кому–нибудь ещё. К этому времени Энджи переехала к Эрику Бёрдону на Дюк–Стрит в Сент–Джеймсе, где он снимал квартиру у менеджера клуба Скоч.

Майк Джеффери успокоил всех, что у него есть нужные связи, чтобы получить разрешение на работу для Джими. Но всё равно было много нервотрёпки, когда Джими оформляли в первую его поездку в качестве поддерживающей группы Джонни Холлидея, который в те году во Франции был очень популярен. Больше всего Часа и Майка беспокоило то, что британские власти могут не разрешить вернуться Джими в Англию после Франции. Джонни Холлидей услышал игру Джими в клубе Le Kilt на Фрит–Стрит. Ле–Килт ещё один клуб Луи Брауна, владельца клуба Скоч. Главным отличием был ковёр на полу, не такой «шотландский» как в Скоче и полностью забит французской молодёжью. (В тот вечер я сидела рядом с Холлидеем, даже не представляя, кто это мог быть.) Он спросил, может ли Джими со своей группой съездить с ним вместе во Францию. Майк успел вовремя справить все официальные документы и подтвердил возможность поездки. Джими очень волновался, несмотря даже на то, что никто из нас ничего не слышал о Джонни Холлидее. На сцене его волновало всё, если вдруг скажешь ему, что усилитель тебе не нравится, он мог даже бросить играть. Сцена — это всё ради чего он жил.

Его волнение немного спало, когда Час притащил ему в гостиницу синий костюм, как раз именно такой он меньше всего хотел надеть. Джими ничего не оставалось делать, как кивнуть и согласиться с Часом во всём, так как очевидно, стоил он больших денег, в то время он не мог позволить себе одеваться по своему вкусу. Но мне очень понравилось, как сидел на нём этот костюм.