Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Я не видела никогда более нелепого музыкального центра, как этот проигрыватель, вмонтированный в занимающий почти всю стену гостиной деревянный кабинет, заваленный стопками пластинок. Джими включал его только для того, чтобы послушать какую–нибудь только что купленную на сэкономленные деньги блюзовую пластинку Элмора Джеймса, Muddy Waters или Молнии Хопкинса. Те небольшие деньги, которые он зарабатывал, он тратил в основном на одежду и на такси. Мы часто прочёсывали с ним модные лавки, расположенные по Карнаби–Стрит и Кингс–Роуд, точно так же как я это делала с Брайаном, хотя к этому времени выбор был уже значительно лучше.

Как только появлялись деньги, мы покупали пластинки. Одна из его любимых, это пластинка Билла Кросби I Started Out as a Child. У него было ещё несколько пластинок Кросби, которые он ставил друзьям, если они хотели, что–нибудь послушать. Он хорошо владел мимикой и своим голосом, когда, конечно, было настроение. Больше всего ему нравилось пародировать Дэвида Фроста.

За то время, когда мы были вдвоём, мы составили отличную коллекцию пластинок, которая ныне продана поклоннику Джими Полу Аллену, одному из основателей Майкрософта и создателю проекта Experience Music в Сиэтле. Коллекция в основном состояла из старых блюзов, которые он обычно слушал с благоговением или подыгрывал им на гитаре. Также у нас было много другой музыки, очень много пластинок дарили сами музыканты. Классику Джими покупал тоже, Мессию Генделя, сюиту Планет Густава Холста, но чаще по наитию, или увидев на стенде, или просто хотел узнать об этом по подробнее. Думаю, сюиту Планет он купил из–за обложки, на ней была изображена солнечная система, а он только что прочитал научно–фантастический роман на эту тему. Сюита ему понравилась и он проиграл её несколько раз. Некоторые пластинки он покупал и, прослушав раз, больше их никогда не ставил. Когда Джон и Йоко подарили всем нам свой спорный альбом Virgins, мы купили его завёрнутым в крафт, потому что на обложке они сфотографированы голыми. В те годы это считалось недопустимым и владельцы магазинов настаивали на том, чтобы покупатели не разворачивали покупку внутри магазина.

Жить двумя семьями под одной крышей оказалось очень проблематично. Наши споры с Джими часто оканчивались криками, в то время как Лотта никогда не повышала голос на Часа и во всём с ним соглашалась. Они жаловались, что наши препирательства со всеми подробностями слышны им в их комнате над нами. Час вдруг обнаружил для себя, что с Джими совершенно невозможно договориться. Он всегда делал то, что хотел, не беря в расчёт мнения других людей, и когда ему что–то нужно было, он делал это тотчас, и неважно, можно это или нет.

— Чёрт побери! Почему ты до сих пор не научилась готовить!? — приходил Джими в ярость, когда перед ним появлялась тарелка с чем–то отдалённо похожим на еду.

— Почему бы тебе не приготовить самому? — вторила я, подражая его голосу, хотя моё красноречие было много скуднее. Если у меня не было желания, я никогда ничего не могла придумать, даже если Джими мне подробно об этом просил.

Все эти споры никогда нас особенно не беспокоили, думаю потому, что мы оба росли под криками наших родителей и научились всерьёз их не воспринимать. Вот мы мирно беседуем, а минуту назад стоял крик и визг. Но и Часу, и Лотте всё это стоило больших усилий. Много лет спустя личный ассистент Майка Джеффери в интервью для одной книги сказала, что я была единственным человеком, который смог ужиться с Джими. Сама я никогда об этом не додумалась бы.

Часа так беспокоили наши буйные взаимоотношения, что однажды они с Майком Джеффери вызвали Джими в кабинет Майка на Джеррард–Стрит и предложили, если мы не прекратим наши бесконечные споры, то мне придётся съехать с квартиры. Они указали ему, что мы должны расстаться, потому что по их мнению, я перекрываю его творчество. Джими, поджав губы, надевал мохеровый джемпер, молча выслушивал все советы по выбору репертуара, но он никогда не допускал обсуждения своей личной жизни и сказал им, что лучше бы они занялись делами.

Час попробовал другой способ, вызвав меня в гостиную, он спросил, не думаю ли я, что лучше для нас обоих идти разными дорогами. Я была этим смущена, ведь я думала, что наши отношения были отличными. Оказывается, Час был обеспокоен, не станем ли мы ссориться на людях, что могло бы повредить имиджу Джими. Он был уверен, что чёрный исполнитель в те годы не имел права рисковать. Его всё время преследовала мысль, что Джими мог быть выслан из страны, если он станет недооценивать общественное мнение.

— Нет, — успокоила я его, — думаю, всё идёт хорошо.

— Но, вот мы с Лоттой, мы никогда так не спорим, — произнёс он, явно поставленный в тупик моим ответом.

Я никогда не слышала, чтобы Лотта повысила голос, это меня не удивляло, хотя однажды, уже после того как они поженились, она ушла от Часа к кому–то другому, так что может быть, было бы лучше для них обоих что–то выяснить тогда, на заре их отношений.

Некоторые наши ссоры были очень драматичны. В основном, из–за того, что у нас у обоих была очень низкая точка плавления и никто из нас не хотел уступать другому, так что мы шли до конца или даже дальше — особенно я. Один раз он снова стал ныть на счёт моего умения готовить, а я в тот раз вложила в блюдо всё своё старание — по–моему, то было картофельное пюре. Я не смогла вынести того, что оно отвратительное и, схватив тарелку, разбила её об пол.

— Чёрт, что ты делаешь? — закричал он на меня.

Тогда я, схватив ещё пару тарелок, кинула в него, но он увернулся. Я развернулась на каблуках и вышла вон, пересекая улицу в поисках такси. Он бросился за мной, стараясь уговорить меня вернуться, но я отказалась его слушать. Я прыгнула в такси и сделала так, чтобы Джими не узнал, что шофёр меня повезёт к Энджи и Эрику на Джермин–Стрит. На следующий день я остыла, вернулась и спросила, как он провёл без меня время.

— Я написал песню, — сказал он и протянул мне листок со стихами The Wind Cries Mary.

Мэри — это моё второе имя и он всегда меня им называл, когда хотел разозлить меня. Я взяла протянутый мне листок, прочла стихи. Там говорилось о недавней нашей ссоре, но я не почувствовала облегчения.

В другой раз я скрылась в ванной, прежде чем уйти, а он запер меня там.

— Выпусти меня! — визжала я, колотя ногой в дверь.

— Прими ванну, — посоветовал он мне и ушёл подышать свежим воздухом.

Через несколько часов Лотта услышала мой плачь и пришла мне на помощь.

Иногда в порывая ярости я выбрасывала его одежду на улицу и даже несколько раз била его гитару, что всегда сводило его с ума. А одну из его акустических гитар я просто проткнула ногой. Думаю, это было как раз именно то, что так беспокоило Часа. Его пугало то, что мы можем разнести в щепки квартиру Ринго. В итоге нам удалось всё–таки сломать одну из дверей гостиной и починить её уже было невозможно. Думаю, Час был близок к тому, чтобы убить нас, когда увидел её.