Кати Этчингем - Моя жизнь, 60–е и Джими Хендрикс глазами цыганки

Мы встретились, парня звали Тони Кэй, внизу у него был модный ресторан с броским названием «Мистер Любовь». Это был старый отремонтированный дом эпохи короля Георга, над рестораном было два этажа, где располагались какие–то конторы, квартира была на самом верху, куда вела узкая лестница. Требовалось только кое–что подкрасить и докупить мебели, очень уютная, не то что предыдущие наши две квартиры, а ещё современная кухня и ванная комната вся в розовых тонах.

— Должна предупредить вас, — сказала я Тони, — здесь будет жить Джими Хендрикс, он гитарист.

— Мне всё равно кто, — успокоил меня он, — платите — живите.

— Хорошо, — сказала я, — это нам подходит.

Плата была высокой. 30 фунтов в неделю, в 1968 году это были большие деньги, но это было именно то, что я искала, к тому же, я уже могла не беспокоиться о цене. Час и Джими давно уже сделали так, чтобы я не нуждалась в деньгах. И, так как мне нужно было всё равно где–то жить, я решила, что лучшего места мне не найти.

Мы долго веселились, когда нечаянно выяснили, что сам Георг Фридрих Гендель жил в этом доме — на фасаде висела мемориальная доска, но мы её не замечали, так как пользовались соседней дверью. Впрочем, ничего удивительного в том, что у Хендрикса, одного из величайших музыкантов своего времени, могли быть схожие с ним вкусы. Но было ещё одно общее в их судьбах помимо того, что они оба музыканты. Оба вынуждены были покинуть свою родину и приехать в Англию, где нашли признание и завоевали мировую славу своим трудом.

Теперь, когда, наконец, у меня была крыша над головой, оставалось только достать мебель. Там не было даже кровати. Одинокий ковёр и занавески на окнах и что–то из посуды — вот и вся моя обстановка в первое время. Я никогда прежде ничего не покупала из мебели и совершенно не представляла с чего начать. И так как мы с Джими вроде как считали себя семейной парой, то к возвращению его из Америки, в июле, я сняла номер на пару дней в отеле Лондондерри на Парк–Лейн, и мы с ним отправились за покупками. После того как выбрали кровать, помимо всего остального купили шторы из бирюзового бархата и огненно красный ковёр — такой цвет редко тогда можно было встретить. Джими нравилось подбирать цвета и материю и он долго обсуждал что–то с продавцами. Многие покупатели останавливались и с изумлением его разглядывали, видно было, что они никак не ожидали встретить здесь Джими Хендрикса, с жаром обсуждающего расцветку и качество материи в отделе занавесей и штор у Джона Льюиса. Джими оставил меня с тысячью фунтами, чтобы я прикупила всё в том же духе, и вернулся в Штаты продолжить гастроли.

— Что случилось с Часом? — хотела я знать. — Вы что, поругались? Почему он выкинул нас?

На эту тему со мной не разговаривали. Я перебирала все возможные объяснения и не нашла ничего лучшего, как подумать, что во всём виновата кислота, аргументы в пользу желания самому продюсировать или осуществлять какие–то свои собственные музыкальные проекты отпали сами собой.

Сколько помню, он всё время был чем–то не доволен. Если бы Час не давил бы на него всё время, он бы никогда не записал ни одной пластинки, то же самое с его поклонниками, он никогда не играл то, что они хотели от него услышать. Для него было бы идеальным стоять на сцене перед огромной толпой и играть с кем–нибудь джем, как он это всегда делал, играя в клубах среди друзей. Даже простую просьбу он воспринимал как ущемление своей свободы. Сколько раз было, как он клялся, стоя на сцене перед толпой поклонников, что если он услышит, как они выкрикивают Purple Haze, или Hey Joe, или Wild Thing, он или повернётся к ним спиной или уйдёт играть за кулисы.

Позже Час рассказал мне, сколько сил нужно было, чтобы заставить Джими что–нибудь сделать, когда они находились в Америке. Например, Час ему говорит, что нужно отправиться на студию и, что там нас сейчас ждут. Джими пожимает плечами и говорит: «Да, да, хорошо, я тоже так думаю». И исчезает на несколько дней, не сказав никому ни слова, и не доведя до конца запись. Или приводит каких–то людей и говорит, что это его новый менеджер или продюсер, или что они примут участие в записи его нового альбома, не обращая внимания на протесты его действительного менеджера. И тут же клянётся, что никогда больше не приведёт с улицы кого попало. У него была манера говорить людям то, что они хотят от него услышать. Если кто–нибудь при нём скажет, что тому нравится джаз, он тут же начинает строить джазовые проекты. Если упомянуть о блюзе, говорит, что нужно двигаться в этом направлении.

Он не мог никому отказать, когда к нему обращались с простыми просьбами. Он всё время приводил кого–то домой, возможно потому, что ему было лестно их внимание, но они тут же с воплями и руганью вылетали, если ему вдруг, что–то в них не нравилось.

Со стороны Джими это было большой ошибкой, так как Час был полностью на его стороне. Он стал первым, кто так много сделал, чтобы раскрылся талант Джими. Он сдержал своё обещание сделать из Джими звезду, не бросил его, когда Джими вызвали в суд, как делали это многие менеджеры со своими протеже. Но может быть, проблема была в самом Часе, в его заторможенности и болтливости. Его самый большой просчёт, с моей точки зрения, в том, что он потакал Джими, когда видел, что кругом ему льстили, лицемерили и вызывали в нём чувство вины толпы нахлебников. Это и привело к тому, что Джими утвердился в мысли, что нельзя полагаться ни на чьё мнение, когда касалось его музыки.

Из–за проблем, возникающих на каждом шагу при деловых взаимоотношениях с Джими, у Часа стало быстро ухудшаться здоровье, что привело к скорому его облысению — волосы выпадали целыми прядями. Джими мог полностью разругаться с кем–нибудь, но потом, месяцы спустя, тот снова попадал под его обаяние и прощал Джими всё. Но, к тому времени, когда Джими собрался поговорить с Часом — было уже поздно: невидимые нити, связывающие их, были порваны, и Час, с присущей ему осторожностью, отклонил все просьбы Джими.

Энджи, в своё время, сделала то, на что я не смогла сама решиться, она вышла замуж за Эрика Бёрдона. Я прочла в автобиографии, которую написал Эрик, что его сильно зацепило то, что она была индианкой: в юности он сам себе поклялся, что «влюбится по очереди в каждую из представительниц разных этнических групп». Он влюбился в неё с первого взгляда, когда увидел её сидящую на ступенях какой–то вечеринки в футболке с огромным вырезом, через который была видна её грудь. Единственным чем недовольна была Энджи, это то, что сразу после свадьбы пришлось ехать вместе со всей группой в их фургоне, среди не только своих вещей, увязанных в тюки, но и среди всех этих усилителей, колонок и прочего сценического оборудования. Их дружба длилась около двух лет, брак не продержался и шести месяцев.