Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

— Очень приятно познакомиться с вами, Диана, — пожали мне они оба руку.

Итак, работу я получила, более того, я оказалась занята в ещё двух фильмах с ней. Я переезжала с Дианой то в Нью–Йорк, то в Сан–Франциско, то в Хэмптонсы, на Лонг–Айленде и в конце каждых съёмок она вместе с подписанной фотографией дарила мне премиальные, от себя лично. Когда окончились съёмки последнего фильма «Город и деревня», она, прочтя первую главу моей рукописи, воскликнула:

— Так держать, Катерина!

Я часто убеждаюсь, как это ни поразительно, но одна единственная мысль может открыть перед тобой Вселенную и ввести тебя в мир удивительных приключений.

В три часа ночи нас с Патриком разбудил звонок. Звонил мой отец.

— Лорен не дышит, думаю, она умерла, — сквозь его рыдания разобрала я.

К тому времени как приехала скорая, Лорен уже отошла. В свои пятьдесят пять она была гораздо деятельнее меня, но совершенно очевидно, что умерла она во сне, перестав дышать.

Мы с отцом никогда, большей частью из–за Лорен, не проводили много времени вместе. Думаю, единственным чувством, которое испытывала ко мне моя мачеха, была жгучая ревность. Она вела себя так, как если бы я была «другой женщиной», старающейся украсить рогами её территорию. Она никогда не упускала возможности нагрубить, оскорбить или уязвить меня. Помню последний раз, когда мы с ней разговаривали, она произнесла вкрадчивым тоном:

— Твой отец очень занятой человек, и когда у него выдаётся свободная минутка, он тратит её на меня, ты поняла?

Звонить им домой равноценно было получать пощёчину, и в конечном счёте, я сдалась. Её таинственная смерть оставила меня самой младшей из оставшихся в живых Джеймсов, и ещё один только оставался — мой отец. Затеплилась надежда, что это сблизит нас наконец, и, возможно, я обрету отца.

Мне следовало бы быть осторожнее со своими запросами. После похорон я стала для него единственной ниточкой. Он звонил мне в любое время, без причины, говорил загадками. Как в заросшем пруду лунная дорожка.

— Тебе нужно теперь же приехать. Не думаю, но со мной может сейчас что–то произойти, — темнил он.

И я неслась с Холмов в Студио–Сити только для того, чтобы найти своего отца в полной отключке на его кожаном диване. Волосы встрёпаны, с пустой квартой Джентльмен—Джека в обнимку. Но это был мой отец, человек, о котором я мечтала все эти долгие годы; человек помешанный на алкоголе. Я бережно укладывала его поудобнее и на цыпочках отправлялась к выходу.

Меня удивляло, как быстро он оправился после смерти Лорен. И месяца не прошло, он продал свой дом, где провёл с ней двадцать лет, собрался и переехал в Палм–Спрингс.

Расстояние принесло мне реальное облегчение. Не было уже ночных звонков или срочных экскурсий в Долину; с надеждой я думала, что он найдёт своё счастье среди кактусов в этой каменистой пустыне. К сожалению, редкие звонки стали ещё более отчаянными. Он чувствовал себя одиноким и ненавидел себя за это. Мой отец был несдержан и нёс опустошение всему, за что бы ни брался. Его уже не пускали ни в один из местных баров или бистро, дважды его арестовывали за пьяный дебош. В первый же месяц из–за его пьянства произошли на дорогах две аварии. Мой бедный старый отец! Он полностью слетел с катушек.

И мы с Патриком решили съездить проведать его. Собрав сумки, мы не знали ещё, что нам предстоит провести с ним один совершенно идиотский уикенд.

По дороге мы рисовали себе такую картину: приедем, развеем его одиночество, может быть, сходим с ним куда–нибудь пообедать, может быть, даже в кино, постараемся его занять разговорами, отвлечь от грустных мыслей. Наконец, мы на месте. Гулянка идёт полным ходом. Он пригласил нескольких своих самых близких друзей, чтобы лучше встреть нас. Они уже все еле стояли на ногах, хотя только ещё перевалило за полдень.

Мой отец отвёл нас в сторону и громко прошептал:

— Я всем сказал, что вам обоим за двадцать, так что если вас спросят, говорите, что вам двадцать четыре.

Мы с Патриком переглянулись. В сорок один я ещё выглядела достаточно молодо, но уж точно не на двадцать четыре.

— О, твои дети одного возраста с моей дочерью; и у тебя их даже двое, — небрежно бросил один из его дружков.

После того, как мы, сколько могли вежливо, отклонили их приглашение принять участие в их «полднике», эти горькие пьяницы уединились в своей берлоге, оставив нас с мужем одних в гостиной. Что бы вы почувствовали, будь вы на моём месте? Мы стояли там в растерянности, как незваные гости. И я прошептала Патрику:

— Может нам стоит прямо сейчас и уехать?

Только мы собрались объявить об этом моему отцу, как он торжественно произнёс:

— Так, дети, всем обедать!

Ну, вот, мы и попались, мы застрянем здесь на всю ночь.

После долго дня возлияний и нескольких чуть позже викодинок, мой утомлённый папочка был готов уже придавить подушку. К восьми вечера он, как видно, уже обыкновенно терял сознание. В этой каменистой пустыне деваться нам с Патриком было некуда, и мы отправились в комнату для гостей сражаться с упрямой диван–кроватью.

Мы её и тащили, и толкали, но кровать так и не открылась полностью. Мы даже прыгали по ней, пытаясь подпереть её столом, но по существу наши попытки привели только к тому, что в изнеможении сами на неё рухнули. В конечном итоге мы провалились в тяжёлый сон, к утру наши шеи онемели, так как головам пришлось лежать на тридцатиградусном скате, ну чем не ложе Франкенштейна!

Мой отец — жаворонок, неизменно уже на ногах в четыре утра, он убеждён, что если спать после пяти, проспишь жизнь. К шести, мы с Патриком ещё спали, и он был готов взорваться. Включив своё удивительно скрупулёзно разработанное стерео на полную громкость, он разбудил нас оглушительными залпами, спросонок подумав, что началась война, и снаряды разрываются прямо рядом с домом (на самом деле всего лишь Чайковский — финал «Увертюры 1812 год»). Мы не знали, бросаться ли нам в укрытие или бежать сдаваться.

Отец уже позавтракал и приводил в порядок свой домашний бар. Свежие ведёрки льда, ещё не начатая кварта Джека, литр диетической Колы, пустые баночки из–под викодина, в качестве мерных стопочек — вот, теперь можно начинать день.

— Эй, дети! Я тут хочу показать вам кое–какие фотографии моей подруги, — позвал он нас, вытаскивая откуда–то связку полароидных снимков.

Он протянул мне стопку довольно милых причудливых фотографий. Взглянув на них мельком:

«Что за одинокая непривлекательная женщина — я таких страшилок ещё не встречала», — подумала я, а сама осторожно спросила:

— Одна из твоих знакомых?

— Нет, просто очень хороший друг, — сказал, и непонятно почему развеселился.